Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

на тропе, – сказал Василий Николаевич и прибавил шагу.

      Метров через двести мы вышли на прогалину, заваленную крупной россыпью, и действительно увидели двух человек. Один из них, мужчина, сидел, развалившись на камне. Рядом стояла маленькая женщина с тяжелым заплечным грузом, устало склонившись на посох. При нашем появлении чуть заметная улыбка скользнула по ее загорелому лицу.

      Это были Гаврюшка с женой, они тоже шли на голец к астрономам.

      – Вот и догнали вас. Продукты несете? – спросил я, здороваясь.

      – Всяко-разно: мука, консервы, лементы…

      – Ты что, Гаврюшка, жену нагрузил, а сам налегке идешь? – сказал Василий Николаевич.

      – Спину, паря, сломал, шибко болит, носить не могу.

      – А мне показалось, что ты все думаешь, как надо жить! – не выдержав, засмеялся мой спутник.

      – А кто же за меня думать будет, жена, что ли? – И он затяжно вздохнул. – У тебя крепкий табак? – вдруг спросил он.

      Василий Николаевич молча достал кисет, оторвал бумажку, закурил и передал его Гаврюшке. Тот постучал о камень трубкой, выскреб из нее концом ножа нагар и тоже закурил.

      – Вы садитесь, отдохните, еще времени много, – предложил я женщине.

      Она, не снимая котомки, присела на камень и долго рассматривала нас внимательным взглядом. «Сколько покорности у женщин этого народа, и какое трудолюбие унаследовали они от своих матерей, вынесших на своих плечах всю тяжесть трудной жизни кочевников!» – подумал я.

      Через несколько минут мы снова готовы продолжать свой путь. Женщина встала. Поправила груз на спине. В ее глазах невыразимое безразличие и усталость.

      Гаврюшка отворачивает голову, не поднимается. В глазах фальшивая боль.

      – А ты кисет-то отдай, – говорит ему Василий Николаевич.

      – Брать да отдавать – никогда не разбогатеешь, – пошутил тот, доставая из чужого кисета добрую горсть махорки и пересыпая ее в свой. – Хорош табачок, а у меня – что трава: дым да горечь.

      – Чужой всегда лучше, а разберись – из одной пачки, – ответил Василий Николаевич, запихивая в карман кисет, и вдруг повернулся к женщине: – Снимайте котомку, показывайте, что в ней, – сказал он приглушенным голосом.

      Женщина, не понимая русского языка, удивленно посмотрела на него и перевела вопросительный взгляд на мужа. Тот что-то сказал ей по-эвенкийски, и она, развязав на груди мешок, сбросила ношу.

      Увидев, что мы перекладываем из ее котомки в рюкзаки банки, мешочки, Гаврюшка вдруг забеспокоился, тоже развязал свою котомку, показывая, как на базаре, содержимое. Но Василий Николаевич сделал вид, будто не замечает его.

      – Отдыхать будете или пойдете? – спрашиваю я, стараясь придать своему голосу ласковость.

      – Маленько посидим, потом догоним вас, – ответил Гаврюшка, передавая свою трубку жене, а по лицу его тучей расплывается обида: не понравилось, что мы не разгрузили его котомку.

      Тропа ведет на подъем и выводит нас в левую разложину. Неожиданно