Как могу попрощаться с тобой. Екатерина Гладких

Нина, но Ирина согласно кивнула Азату – мол, постараюсь. Бедный Тамерлан просветлел лицом и занял место в последнем ряду. Через минуту в коридоре раздалось характерное постукивание, и в аудиторию вошел Вольский со своей неизменной тростью, ручка которой была вырезана в виде головы волка, всегда напоминавшего Ирине скандинавского Фенрира с огненным языком.

      Прислонив «Фенрира» к столу, Вольский жестом попросил вставших при его появлении студентов сесть и подошел к окну, за которым резвящееся солнце пробовало обнять сразу все березки, разбежавшиеся по склону холма.

      – Серебряный век, – начал профессор безо всякого вступления, восторженно глядя в окно, – научил поэзию поклоняться солнцу. И вот оно уже не просто планета, светило, как в стихах поэтов века девятнадцатого, оно – символ: символ Бога, Жизни, Природы, Любви, Будущего, Прекрасного, самой Поэзии. Когда я говорю об этом, студенты сразу вспоминают блистательного Бальмонта, его «Будем как солнце», и сегодня, вероятно, обязательно расскажут об этом, но сперва мне бы хотелось представить вам другого поэта.

      Вольский подошел к кабинке времени и набрал код. Тихо зазвенел звонок, дверца открылась, и в аудиторию, щурясь, вошел странный человек – длиннорукий, нескладный, в длинном сюртуке, с нелепым черным атласным бантом под отложным воротником. Он обвел всех светло-голубыми глазами, глядящими на всех и ни на кого и вдруг радостно улыбнулся, увидев Вольского.