Арденны. Михель Гавен

в некотором смысле – да, – Скорцени усмехнулся. – Я не сомневаюсь, что, в отличие от Джилл, если ты поманишь, прибежит не один американец, а целый взвод. И вполне может статься, сам Эйзенхауэр не усидит в штабе, такое я тоже допускаю. Это было бы большой удачей.

      – Отто… – в ее голосе явно слышался упрек.

      – И что ты, – он будто и не заметил его, – хорошо стреляешь и годишься для подобной операции.

      – Ты сам знаешь, что стреляю я неплохо, – ответила она, – во всяком случае, получше Джилл. И на Восточном фронте мне не раз приходилось делать это. Имею опыт, во всяком случае. И английский у меня на должном уровне, хотя я и родилась в Париже, если это так важно. К тому же в отряде нужен врач. Я не права?

      – Права.

      – Тогда звони в канцелярию Кальтенбруннера и договаривайся, чтобы он принял тебя сегодня же. Не будем тянуть время. А я поговорю с де Кринисом, – она подошла в вешалке, сдернула кожаный плащ. – Не сомневаюсь, он меня отпустит. В клинике меня заменит доктор Грабнер. Ему не привыкать. Он очень опытный хирург, имеет солидный боевой опыт.

      – Слушаюсь, – Скорцени приподнялся из-за стола. – Если так пойдет дальше, мне придется просить обергруппенфюрера назначить тебя командиром группы, а самому исполнять роль заместителя по подрывной работе.

      – Не надо иронизировать излишне, – Маренн поморщилась. – Ты знаешь, я всего лишь хочу избавить Джилл от ненужного риска. Мне вполне хватает того, что с нами нет Штефана. Куда уж больше?

      Фрау Лотта Эберхарт присела на стул в белом, чистом коридоре клиники Шарите. Ее сына санитары только что увезли в палату. Элегантный профессор с богатой седой шевелюрой, любезно улыбаясь, попросил немного подождать, фрау Сэтерлэнд приедет с минуты на минуту. В его голосе сквозил приятный австрийский акцент, сам же он буквально очаровал фрау Эберхарт своей обходительностью. Кругом было тихо. Утренний обход только что закончился.

      Ей вспомнилось, как два месяца назад она приехала сюда впервые. Не зная, что ее ждет, руководствуясь отчаянной, последней надеждой. Поезд пришел в Берлин рано утром. Всю ночь фрау Эберхарт провела в общем вагоне без сна. В сером утреннем тумане вышла на перрон, поеживаясь от сырости, прошла в здание вокзала. Багажа у нее не было. Хотя она не знала, сколько времени предстоит провести в Берлине. Она не представляла себе, где будет ночевать и хватит ли денег на длительное пребывание в столице, если придется задержаться. При себе она имела скудные сбережения – все, что было. Многое зависело от того, удастся ли ей встретиться в клинике Шарите с женщиной, странное, не немецкое имя которой было записано у нее на листке. Эта бумага являлась самым дорогим сокровищем фрау Эберхарт. Она постоянно держала ее в руке и не выпускала всю ночь напролет, пока ехала в поезде, время от времени осторожно разжимая кулак и перечитывая строчки, написанные дрожащей рукой раненого офицера, однополчанина сына:

      «Фрау Ким Сэтерлэнд, клиника Шарите, Берлин». Она чувствовала, что в этих строчках заключено ее будущее. Под мерный перестук