Открывая Москву: прогулки по самым красивым московским зданиям. Александр Васькин

в том, что будто бы где-то в Подмосковье, на даче упала бомба и вызвали команду противовоздушной обороны. Приехал офицер, то есть я в сталинской фуражке. Трусливый офицер, который боялся шагу ступить по участку, где лежала бомба. И потому спрашивал у населения, поглядывая на опасный предмет издалека:

      – Здесь упала бомба?

      – Здесь, – отвечают.

      – Посмотрите, есть на бомбе какой-нибудь знак!

      – Да вы сами сходите и посмотрите…

      – Не могу, – ответствует вояка, – все мои подчиненные уже подорвались, я один остался.

      – А как же теперь быть-то? – закручинилось гражданское население в лице Габо.

      – Так вон же девочка стоит! – оживлялся я в роли смышленого вояки. – Девочка, а девочка, сходи посмотри на бомбочку, какая она есть.

      – Как можно! Ребенок же! Вдруг бомба взорвется! И девочка погибнет! – продолжает Габо.

      Но я, чуть заикаясь, но весьма бодро отзываюсь:

      – Ну и что? Война без жертв не бывает!

      …Я и до сих пор не могу понять, как мы с Габо решились так шутить! И почему потом нам это никак не аукнулось?

      Но Сталин хохотал над нашим представлением буквально до слез. В тон ему посмеивались и другие. Но до слез смеялся только он один…

      Теперь-то мне думается: не над нами ли, распоясавшимися не в меру, смеялся в тот вечер этот могущественный человек? Не над нашей ли прорвавшейся дуростью?..

      Однако, видимо, что-то же до меня дошло и возникла в душе смутная необходимость как-то скрасить “буйство” нашей с Габо фантазии… Но как? Дело, как говорится, сделано…

      А вечер с тостами все продолжается, и Сталин к нам по-прежнему относится доброжелательно, и вообще ведет себя как дружелюбный, гостеприимный хозяин! Более того, когда мы прощались – он неожиданно поклонился нам, театрально, по-рыцарски, махнув рукой…

      А когда мы с Габо остались наедине, он не без тревоги прошептал:

      – По-моему, Сережа, мы с тобой перебрали! С этой сценкой… с этой фуражкой!

      Но что теперь? Сделанного не воротишь, решили: что будет, то будет…

      И пошли спать. А наутро раздался звонок. Звонил председатель Комитета искусств М. Б. Храпченко. Спрашиваю его не очень бойко:

      – Ну как там… Михаил Борисович?

      Помолчал. Хмыкнул. Отозвался:

      – Как… Вы ходили по острию ножа…

      Счастливы были мы с Габо, что стали авторами Государственного Гимна? Очень. Не передать словами как. И сегодня я за себя и за умершего своего друга говорю: “Да, были счастливы”».

      Шутовская сценка, разыгранная поэтами государственного гимна, была показана ими в гостиной, располагавшейся за правительственной ложей. Здесь, как правило, устраивались банкеты для Сталина и его спутников, накрывался большой стол. Порою приглашали и наиболее отличившихся артистов, наливая им бокалы коньяка и грузинского вина.

      Так случилось 13 апреля 1950 года, когда в Большом театре давали «Хованщину». На спектакль приехало почти все Политбюро, своеобразное