Первокурсница. Виктория Ледерман

. И о чем вы только думаете, моя милая?

      Я заставила себя виновато опустить глаза и промолчать. Математичка покачала головой и, скрипя половицами паркета, двинулась к доске.

      Я никак не могла привыкнуть после школы, что все преподаватели называли нас, студентов, на «вы». Мне постоянно казалось, что это «вы» звучит как издевательство, точно так же, как и «моя милая». «О чем вы только думаете, моя милая?» О чем я думаю? О чем можно думать в семнадцать лет, на первом курсе университета? Да уж конечно, не о дурацкой математике, которая никому не нужна в нашем инязе, и не о зимней сессии. Вот уже три месяца, как я не могла думать ни о чем и ни о ком, кроме него.

      Геннадий Славинский! Я просыпалась с радостным ощущением чего-то невероятно хорошего и сломя голову мчалась в институт, чтобы в толпе в раздевалке мимолетом увидеть высокую светловолосую фигуру. Эти моменты я смаковала до конца второй пары, снова и снова вспоминая, как он прошел мимо меня, как протянул свою куртку гардеробщице, как взял в руку номерок… А потом начиналась большая перемена, и я рысью неслась в столовую в соседний корпус, чтобы стоять в очереди рядом с ним и двигать подносы по железной стойке, украдкой бросая мечтательные взгляды на его мужественный профиль.

      Так было первые три недели. Но потом это перестало меня устраивать. Если я люблю человека, пусть и он меня любит! Буду я тратить свои молодые годы на то, чтобы о ком-то вздыхать в сторонке! Тем более что ни скромной, ни застенчивой назвать меня было нельзя. Если я чего-то хотела, то вырывала это «прямо изо рта», как выражалась моя мама.

      Но Геннадий Славинский был не один. Он всегда и везде появлялся со своей девушкой: на занятиях, в столовой, в раздевалке. Разведка донесла, что до поступления на наш факультет парочка училась в одной школе, сидела за одной партой и жила в соседних домах.

      Мне это казалось великим достижением, достойным Книги рекордов Гиннесса, если учесть, что мои самые долгие отношения с парнем составляли двадцать один день и три часа. Ну и раз Славинский со своей девушкой столько лет вместе, девушка скоро должна ему надоесть. Вот тут-то я и подвернусь. И я честно ждала в засаде, не выпуская обоих из поля зрения.

      Не я одна запала на Славинского. Как же иначе? На пять наших английских групп, общей численностью в шестьдесят два человека, приходилось всего три представителя противоположного пола. В нашей тринадцатой английской учился неказистый Борька Горохов, непонятно каким образом затесавшийся в иняз. Ему была прямая дорога в столичный Театр эстрады. Борька превосходно пел, танцевал, участвовал в СТЭМе, КВНах, ездил на концерты со студенческим театром. Но когда он оказывался лицом к лицу с нашим куратором Данилевским, не мог связать двух английских слов и порой выдавал такие перлы, что тот выводил трясущейся от смеха рукой кривые единицы напротив его фамилии. А вот пятнадцатая английская на парней была богата – их там обитало целых двое. Один из них, Валентин, был вполне приличным, высоким и симпатичным, и я пару раз в сентябре взглянула на него с интересом. Но знающие люди сообщили мне, что он жуткий жмот и зануда. Англичанка из его группы, которая на свою беду пошла с ним в кафе, целый час слушала лекцию по лексикологии о паронимах английского языка, я потом еще заплатила сама за свой ужин. Он, видите ли, придерживался западной нормы отношений между мужчиной и женщиной. Получив эту информацию, я тут же выкинула красавца Валентина из головы. Жмот – он и есть жмот, и запад этому не оправдание.

      Неудивительно, что все наши девчонки восхищались Геннадием Славинским из пятнадцатой группы. Но никто не покушался на идеальную пару. Ну как же – там с первого класса, там все серьезно. Там настоящая любовь, ах-ах! Они не догадывались о моих чувствах, о бушующем вулкане внутри меня…

      Ожидание слишком затянулось. Уже наступил декабрь, близилась первая в моей студенческой жизни сессия, а нужного момента все не было.

      – Борь, – обратилась я на перемене к нашему артисту, – мне нужен как бы мужской взгляд на один предмет.

      – Что значит – «как бы мужской»? – оскорбился Горохов. – Обидеть норовишь, Александра Ферапонтовна!

      – Васильевна, – поправила я. – Горохов, представь, что перед тобой каждый день курсирует одна и та же девушка…

      – Красивая?

      – Красивая. Как я.

      – Тогда и правда красивая. Пусть курсирует.

      – Да не перебивай ты! Это важно. Что ей надо сделать, чтобы ты ее заметил?

      – Так если красивая, я ее и так уже заметил.

      – Не просто заметил, а ЗАМЕТИЛ. Понимаешь? – загорячилась я. – Как бы заново увидел и подумал – неужели это она? Где были мои глаза? Ну, чтобы шок испытал. Ясно тебе?

      – Шок? – задумался Горохов. – Ну, если все так серьезно… Тогда ей придется побрить голову и прийти лысой.

      Я рассердилась на Горохова, но позже подумала – а ведь это идея! Не бриться, конечно, но постричься мне нужно! Русые косы до пояса надоели. Мытье головы и расчесывание по утрам превращалось в целую эпопею. Да и отражение в зеркале стало напрягать в последнее время. Не студентка из двадцать первого века, а прямо Рапунцель! Сижу вся такая