Широкий Дол. Филиппа Грегори

на нижний луг.

      И только когда мы с трудом закроем ворота пастбища и набросаем на снег сена, наши пути разойдутся. Пастухи отправятся по домам, или пойдут в поле копать картошку, брюкву или турнепс, или станут не-охотно обрабатывать свою полоску земли на общинном поле, или пойдут в лес ставить ловушки на кроликов, или начнут чинить давно протекающую крышу. Они будут работать, работать без конца, работать даже в темноте, пока не свалятся, совершенно обессиленные, на постель и не заснут мертвым сном, порой даже не сняв с себя одежду, насквозь промокшую от снега.

      Я же рысцой поеду домой, на конюшенном дворе швырну поводья слуге и поднимусь к себе. А потом с наслаждением погружусь в лохань с теплой водой, поставленную перед горящим камином. И моя горничная Люси станет без конца подливать мне горячей воды, приговаривая: «Мисс Беатрис, вы сваритесь! Вы уже вся красная!»

      Но лишь когда кожу мою начнет жечь от горячей воды, я вылезу из ванны и с наслаждением завернусь в чистую льняную простыню. А Люси будет расчесывать мне волосы, сушить их, подкалывать наверх и припудривать.

      Я обнаружила, что вполне могу болтать с мамой за обедом, рассказывая ей о том, что делала днем, и она стала проявлять гораздо больше интереса к моим рассказам, хотя я все же чувствовала ее затаенное неодобрение, и это тормозило меня, и мой язык порой отказывался мне повиноваться. Да, маме, безусловно, не нравилось то, чем я занимаюсь, но даже она не могла не понимать, что нельзя оставить лежать под снегом целое состояние из шерсти и мяса, как нельзя и поручить возню с овцами наемным работникам – в лучшем случае они стали бы откапывать животных, только когда им самим заблагорассудится.

      Но к концу обеда я, устав за день, неизменно притихала, а к тому времени, как в гостиную подавали чай, я уже становилась совсем сонной.

      – В самом деле, Беатрис, ты себя просто изводишь! Посмотри, ты уже ни на что не годишься, – сказала как-то мама, вглядываясь в очередную испорченную мной вышивку, которую я вот уже целую неделю каждый вечер доставала из рабочей корзинки, а потом, не сделав ни одного стежка, снова убирала. – Иногда мне кажется, что у меня вообще нет дочери, – грустно прибавила она, и я, охваченная внезапным сочувствием, начала оправдываться:

      – Простите меня, матушка, я, наверное, и впрямь веду себя довольно странно, но что же делать? Ведь это впервые, когда нам так не повезло с этими снегопадами. Ничего, еще пара дней, и все овцы будут в укрытии, а потом и Гарри вернется домой. Надеюсь, во время окота он будет здесь.

      – Когда я была девушкой, я даже слова «окот» не знала! – возмущенно заметила мама, но тон у нее был скорее плаксивый.

      Я улыбнулась. Но у меня уже просто не было сил что-либо объяснять, пытаясь вернуть ей доброе расположение духа.

      – Ну, папа же не зря говорил, что я «настоящая Лейси из Широкого Дола»! – весело воскликнула я. – А сейчас, пока я одна занимаюсь хозяйством, мне одновременно приходится быть и сквайром, и дочерью сквайра.

      Я