Динка. Валентина Осеева

и снова утыкается лицом в калитку. – Не хочу я ни с кем говорить! Я скоро умру...

      – Как?.. Почему ты умрешь? – заикаясь от волнения, спрашивает Мышка.

      – Потому что у меня сердце лопнет от злости! Смотри, я уже сделалась больной.

      Динка поворачивает к сестре свое лицо. Она действительно чувствует, что умирает. Горькая обида и жалость к себе отражаются в ее глазах, нижняя губа тихо опускается, щеки вытягиваются. Мышка бросается к ней, обхватывает ее обеими руками, тоненький голосок ее дрожит от огорчения:

      – А мама?.. Что скажет мама?..

      Динка глубоко вздыхает, губы ее шевелятся, слова застревают в горле:

      – Мама скажет: а где же моя третья дочка? У меня было три, а тут только две...

      Глаза Мышки наполняются слезами.

      – Тут только две дочки, а у меня было три... скажет мама, – тоскливым шепотом повторяет Динка.

      – Не говори так... – жалобно просит ее Мышка. – Зачем ты все это придумываешь?

      – Мышка! – раздается с террасы голос Кати.

      Динка мгновенно приходит в себя и хватает сестру за руку:

      – Вытри глаза, а то Катя скажет, что я тебя обидела! Ты всегда подводишь меня!

      – Как я тебя подвожу? Ты сама... – шмыгая носом, защищается Мышка.

      – Нет, не сама! Зачем ты мне утром сливки дала попробовать? «Попробуй, попробуй, два глоточка»! – сварливо передразнивает сестру Динка.

      – Так я же не знала, что ты всю чашку выпьешь, – морщась, оправдывается Мышка.

      – «Не знала»! Ты никогда ничего не знаешь, а у меня во рту такой вкус, что если мне попадет что-нибудь, так я уже все целиком проглатываю!

      – Мышка! – настойчиво зовет Катя.

      – Иду! – откликается Мышка и тянет сестру за руку. – Пойдем, ну пойдем же!

      – Нет! – вырывает свою руку Динка.

      Мышка возвращается одна.

      – Динка не идет, Катя.

      – Ну и пусть стоит до приезда мамы! – с досадой отвечает тетка.

      Чтение «Тома Сойера» прекращается. Алина берет книгу и уходит к себе в комнату.

      – Я сейчас дочитаю три страницы и сама позову Динку, – говорит она, уходя.

      – Катя! – запыхавшись, говорит Лина и, вытирая фартуком перепачканное мукой лицо, присаживается на нижнюю ступеньку. – Это что же ты, Катерина, делаешь, а? Поставила девчонку у калитки, и стоит она у тебя как пугало огородное битых два часа! Никакие нервы не выдержат, право слово! – сердито выговаривает она Кате.

      – Да не ставила я ее! Она из упрямства стоит, да еще хочет показать всем, какая она несчастная!

      – Да уж чего тут показывать! Постой-ка два часа безо всяких делов да на своих ногах! Ой, да как же это ты надумала, Катя!

      – Да ничего я не надумала! Я только запретила ей идти гулять! – окончательно сердится Катя.

      – «Запретила»... Гляди-ко! Так она тебя и послушает! Ишь стоит перемогается. Головочкой своей измысляет чтой-то. Ножкой об ножку постукивает... – приподымаясь на верхнюю ступеньку и глядя на сиротливую фигурку у калитки, говорит Лина. – Пойдет, беспременно пойдет! – с уверенностью добавляет она и, присаживаясь