.

за ним.

      – И убьем его, – внесла свое предложение добросердечная миссис Брэкет.

      Охваченные энтузиазмом, все поднялись на ноги, проковыляли несколько шагов и тут же повалились на снег. Но и тогда у них не нашлось капли самоуважения, чтобы устыдиться своего неудавшегося замысла. Дамфи один поплелся дальше.

      – Что это был за сон, который ты начал рассказывать? – спросил мистер Маккормик. Он устроился в снегу поудобнее, позабыв, как видно, начисто о том, что собирался делать минуту назад.

      – Про обед в Сент-Джо? – откликнулся тот, к кому он обратился с вопросом. Этот человек был наделен гастрономической фантазией, которая стала для его сотоварищей источником блаженства и муки одновременно.

      – Да, да!

      Все пододвинулись к рассказчику, и даже отошедший было Дамфи застыл на месте.

      – Так вот, – сказал мистер Марч, – на первое подали бифштекс с луком. Огромный бифштекс, сочный-пресочный; он просто плавал в луковой подливке. – У слушателей потекли слюнки, а мистер Марч с инстинктом прирожденного рассказчика, словно запамятовал только что сказанное, повторил снова: – …просто плавал в луковой подливке. Потом подали печеную картошку.

      – В тот раз ты сказал жареную. С нее капал жир, – прервала его миссис Брэкет.

      – Кто захотел жареную, тому дали жареную. Но печеная сытнее, она с кожурой. Потом подали колбасу и кофе. А под конец – блинчики.

      При этом волшебном слове слушатели захохотали, быть может, не достаточно весело, но зато дружно и с готовностью.

      – Давай дальше!

      – Под конец подали блинчики!

      – Ты уже сказал об этом, – прорычала миссис Брэкет, впадая в неистовство. – Дальше давай, будь ты проклят!

      Творец лукулловского пиршества почувствовал надвигающуюся опасность и огляделся, ища Дамфи. Но того и след простыл.

      2. Внутри

      Жилище, в которое спустился Эшли, было ниже уровня снежного покрова, наподобие гренландского «иглу». Стало оно таким не по замыслу своих строителей, но волей обстоятельств. Снег, падая день за днем, все сильнее заносил вход в хижину, все плотнее оседал белой лесенкой на ее стенах; а сил у обитателей домика становилось все меньше, пока наконец они не оставили для связи с внешним миром только узкое отверстие наружу. Воздух в хижине был спертым, удушающим, но зато здесь было тепло; холод для истощенного организма страшнее тьмы и духоты.

      Огонь, тлевший в печурке, бросал на стены слабый отблеск. В полутьме на полу можно было различить четыре фигуры: возле огня лежали молодая девушка и ребенок трех или четырех лет, покрытые одним одеялом; ближе к двери двое мужчин – каждый сам по себе. Всех четырех легко можно было счесть за мертвецов – столь глубокой была их дремота.

      Наверное, подобные опасения возникли и у Эшли; помедлив у входа, он молча подошел к девушке, опустился на колени и коснулся рукой ее лица. Прикосновение было легким, но прервало ее забытье. Не знаю, что за магнетизм таился в пальцах молодого человека, но девушка села, схватила его за руку и, еще не раскрыв глаза, промолвила:

      – Филип!

      – Тише,