Когда меня не стало. Анна Данилова

Но если я захочу выйти, не останавливайте меня…

      Они подъехали поближе, и, конечно же, появление черного «Мерседеса» рядом с процессией не могло не обратить на себя внимание. На них оборачивались, но за тонированными стеклами все равно никто ничего бы не увидел.

      – Стоит тебе сейчас выйти, как у тебя начнутся сложности, я просто предупреждаю.

      – Вы хотите сказать, что меня попробуют убить, чтобы уничтожить последнего представителя семьи Лерманов?

      – Ты еврейка?

      – Я – интернатка. Это моя настоящая национальность. Вы можете мне не поверить, но и Макс тоже из детдома. Просто он был очень красивым мальчиком, и его взяла на воспитание одна еврейская семья из Львова.

      – Как ты думаешь, кто-нибудь сообщил родителям о его смерти?

      – Не думаю. У них нет адреса. К тому же Марк и Давид неспособны на такие подвиги. Они слишком занятые люди, чтобы заниматься подобными мелочами. Я ненавижу их.

      – И как давно?

      – Что?

      – Как давно ты их ненавидишь? Ведь еще совсем недавно ты была с ними дружна…

      – А я отвечу. Причем довольно конкретно. С 15 июля.

      – Понятно.

      Гробы поднесли к могиле, Марк, высокий полноватый мужчина, принялся что-то говорить.

      – Я ничего не слышу, – простонала Зу-Зу. – А ведь он говорит о том, какими мы были хорошими. Какая же мерзость – притащиться на собственные похороны! Поедем отсюда.

      Но в последний момент она вдруг больно ухватила Григория Александровича за все ту же руку, которую недавно щипала, и, почти прижав лицо к прозрачному тонированному стеклу, устремила взгляд покрасневших от слез глаз в пространство.

      – Что ты там увидела?

      – Тсс… – Она махнула рукой, что означало: не мешайте мне, и сощурила глаза, пытаясь, очевидно, разглядеть кого-то в толпе. – Мне кажется, что я схожу с ума. Вы не поверите, но я только что видела Макса. Правда, он был постаревший лет на десять. Теперь, наверно, он будет мне мерещиться всюду. Бедный Макс… А ведь мы с ним решили сбежать с этого чертова дня рождения, чтобы просто побыть вдвоем…

      Она отняла лицо от стекла, и Григорий Александрович увидел, что глаза ее полны слез.

      – Ты бы поплакала по-настоящему. Иди ко мне… – Он обнял ее, прижал к себе, и ему стало легче, когда он почувствовал, как рыдания, которые она сдерживала с самого раннего утра, как только поднялась и начала готовиться к похоронам, прорвались наружу. Плечи Беллы вздрагивали, тело сотрясалось, а из горла ее вырывались глухие надсадные стоны со всхлипами. Она должна была давно дать волю своим чувствам.

      Он гладил ее по голове и целовал в теплые, душистые волосы:

      – Плачь, плачь…

      И вдруг она резко подняла голову:

      – А где же музыка? Почему никто не позаботился об оркестре? Неужели денег не нашлось? Мерзавцы! Ведь Макс так много для них сделал! Негодяи…

      Она рвалась наружу, а он ее не пускал. Успокаивал как мог.

      Более того, ему пришлось завести машину, чтобы отъехать немного подальше,