Белоснежный лайнер в другую жизнь. Анна Данилова

благодарности за то, что он сам, лично, без посторонней помощи, не растерявшись, похоронил ее мать и даже поставил ей за свои деньги приличный мраморный памятник.

      – Если будет Борис, значит, и ваша соседка, Лилька, притащится, – усмехнулась вконец успокоенная Исабель и тряхнула кудрями. – По-моему, она неравнодушна к Борису…

      – Не говори глупостей, Лиля придет исключительно из-за мамы… – взвилась Катя. – Помянуть.

      – Вот только не надо мне говорить, что они были подругами!

      – Исабель, это не твое собачье дело, – огрызнулась Катя. – И вообще, все, что касается нашей мамы, не должно касаться тебя. Скажи спасибо, что тебя здесь терпят… Тебе же жить негде!

      И сразу стало очень тихо. Легенда Исабель покачнулась, словно из-под нее вынули опору… До этого момента она «владела» большой квартирой на Остоженке, куда никого не приглашала, пока якобы не закончится ремонт… Бантышеву-то было все равно, он верил каждому ее слову, да и встречались они при жизни Ирины в гостинице, которую он безропотно оплачивал. Связь с хорошенькой и вздорной женщиной скрашивала его унылую мужскую жизнь, вносила в нее разнообразие, Исабель представлялась ему ходячим миниатюрным театром антреприз.

      – Что за вздор ты несешь?! – Исабель гордо вскинула голову и сощурила свои неестественно большие глаза. Красные губы ее при этом полуоткрылись, обнажив белоснежные резцы… Она была на редкость хороша в эту минуту, даже Бантышев, эстет в глубине души, не мог не восхититься ею.

      – Мне подружка рассказала, как тебя выперли из театральной общаги… Да ты расслабься, живи себе, только не утомляй нас своими испанскими бреднями, тем более что никакая ты не испанка, только одно имя, скажи спасибо своей маме… Красивое имя, я бы и сама не отказалась от такого…

      Бантышев облегченно вздохнул. Кажется, Катя приходит в себя…

      – Как называется эта вкуснота? – Катя машинально взяла с тарелки печенье, аппетитно захрустела им, закивала головой, одобряя и снова запуская руку в гору печенья.

      – Соплильос. Миндальное печенье… – отозвалась охрипшим (от внезапно нахлынувшего на нее счастья в виде признания ее национально-кулинарной политики) голосом зардевшаяся испанка.

      3. Дубровник. Август 2005 г. Рита

      – Знаете, моя дорогая, а ведь это настоящий рай…

      Дама в соломенной шляпе ела сливы и любовалась поблескивающим на полуденном солнце морем. Рита ленилась рядом, подставив солнцу блестящее от крема, не слишком загорелое стройное тело. Под толстым мохнатым полотенцем чувствовалась жесткость гальки, и Рита вспомнила, как Оливер расхохотался, услышав ее, Ритино: «Это чтобы жизнь медом не казалась?» Да уж, все было слишком хорошо, слишком по-райски, как заметила и эта русская дама, отдавшая в это лето предпочтение ласковому Адриатическому морю и изысканному, и в то же самое время – лишенному всяких излишеств, оранжевому от теплых черепичных крыш Дубровнику с его толстыми крепостными стенами и белыми башнями, дворцами и храмами, узкими, мощенными