Выбор. Александр Рогинский

и. Лучшие ее сотоварищи, которые всегда поддерживали и уважали, начали шептаться за спиной.

      Однажды за спиной раздалось – «дурочка». Она прошла мимо, сделав вид, что не слышала, но отметила про себя – они ее бывшие (да уже бывшие, ибо она сразу их отмела, как метлой, от себя) товарищи.

      Со временем стали говорить подобное громче. Салаги-выпускники назвали ее «полоской»– меньше газетной полосы не писала.

      Долго готовила материал, долго выверяла, читала по ночам вслух. Помнила каждую строчку, ибо, как казалось, пережила ее.

      После публикации, которых ждала с таким же нетерпением и страхом, как ожидает женщина родов, на неделю-другую уходила в себя, не отвечала на вопросы, не вступала в разговоры. Ей казалось, они могут стереть, затоптать самое сокровенное, что было сейчас в ее душе и что она так охраняла.

      Ждала реакции – писем, звонков, разговоров на улицах. А иначе, зачем писать, если о тебе не говорят? Разве артисту, выходящему на сцену, не полагаются аплодисменты?

      Она их получала. Через месяц-другой начинали приходить письма: от домохозяек, студенточек, военнослужащих, пенсионеров…Закрывала кабинет, читала их с упоением. Но чаще – с озлоблением. Люди писали от нечего делать, им явно было скучно; чтобы развеять скуку, они излагали свое с ней несогласие.

      Когда-то она была просто ткачихой на шелковом комбинате. В цехах стоял страшный гул, она моталась от станка к станку, в наставницах у нее была знаменитая на всю страну передовичка, которая сразу обслуживала 104 станка и конфликтовала с мужем из-за того, что тот медленно ходил. Однажды она видела, как наставница гуляла с семьей: муж телепался сзади, а жена впереди неслась во весь опор. Все дело в том, что они были разных профессий.

      Но вскоре наставница тяжело заболела, рекорды даром не прошли – что-то случилось с позвоночником. И она – ее ученица – решила заменить вышедшую из строя рекордсменку. Стала обслуживать те же 104 станка.

      Но вскоре поняла: ей это не по силам. И главное – ткачиха не ее профессия.

      К тому моменту она уже несколько раз напечаталась в комбинатовской многотиражке и республиканской комсомольской газете. Это захватило.

      Оказывается, у нее было, что сказать людям. К тому же, печатное слово возвышало, делало человека значительным. После первой публикации в комсомольской газете ее обступили подружки и пожимали руки, а кто-то даже поцеловал, будто она совершила что-то невероятное.

      Это была слава – маленькая, робкая, но своя. Она ловила на себе плохо спрятанное любопытство, она стала совсем другой. Ей казалась невыносимо стыдной, несообразной с ее внутренним миром эта беготня между станками. Она ощутила свое высокое призвание.

      Засела за учебники. Училась днями и ночами, похудела, пожелтела, стала неряшливо одеваться, кто-то даже сказал, что она начала пить. И это было правдой. Только пила она из источника знаний. Пила взахлеб.

      Поступила в университет на журналистику. На факультете училась точно так же – днями и ночами просиживала за учебниками, книгами известных журналистов, учась у них писать. И сама активно писала в газеты.

      Сначала ее принимали неохотно, ссылаясь на большие размеры и отсутствие оригинальных мыслей.

      И она поставила целью научиться оригинально мыслить. Для этого читала упорно классиков – философов, литераторов, писателей, ученых. Дочиталась до психоневрологического диспансера.

      Ее лечил врач – кругленький, розовощекий добряк с пронзительными карими глазами, которые, казалось, видели все. Добряк быстро говорил, поглаживая ее руку. Он говорил, что ей надо отдохнуть, заняться чем-то приятным и легким, поменьше читать – подчеркивал. Неплохо, намекал, сжимая крепко-нежно руку, увлечься хоть ненадолго мужчиной.

      При этих словах она резко отдергивала руку и смотрела на него твердыми глазами праведницы, которой и была.

      Толстячок с пронзительными карими глазами тушевался перед таким целомудрием и что-то воркотал про то, что ладно, мужчина не обязателен, но хотя бы подруга должна быть. С ней можно поговорить по душам.

      Этот врач был, по ее мнению, полным дураком, ничего не понимающим в ее душе, хотя и назывался доктором психологических наук.

      В диспансере она пролежала две недели, отказываясь от лекарств и не смыкая глаз по ночам, так что похудела и пожелтела еще больше и врачебный консилиум решил отпустить ее домой.

      Подруг у нее действительно не было, толстячок угадал, она вообще не выносила рядом с собой людей. Они обычно начинали навязывать свое мнение, что-то доказывать, пытаясь показать, какие они умные.

      Иногда она остро чувствовала свое одиночество, особенно по праздникам, когда тишина исходила из стен, а звуки долетали откуда-то издалека и казались неправдоподобными. Но это было мимолетное чувство. Ошибка толстячка заключалась в том, что у нее была цель.

      Она хотела стать писателем. Не журналистом, гоняющимся голодным волком за зайцами- фактами, а человеком, который творит на века.

      Ей хотелось, однажды она себе в этом призналась, остаться в истории, чтобы