Мир над пропастью. Олег Рой

только будь, пожалуйста, осторожнее, не порежься. Он довольно острый.

      В лесу не было ни ветерка. Тишина нарушалась лишь тревожными криками улетающих в теплые края стай да бойким журчанием ручья. И, если прислушаться, можно было уловить едва ощутимый звон, исходящий от могучего дерева.

      – Пап, иди чего покажу!

      Настена вся светилась от удовольствия. Видно, «секрет» удался на славу.

      – Ну пойдем. – Игорь поднялся на ноги.

      Они обогнули дуб, и дочка с гордостью показала рукой, но почему-то не на землю, а на ствол:

      – Смотри!

      На шершавой коре могучего дерева появилась свежевырезанная надпись чуть кривыми печатными буквами: «Игорь Ася Аля».

      – Что же ты наделала, чучело-мяучело?! – ахнул Игорь.

      – А что такое? – удивилась девочка. – Ты же сам сказал, что этот дуб проживет еще много-много лет. И все это время на нем будут наши имена. Здорово, правда? Мы будем приходить сюда и читать. И другие люди будут читать и думать: «Интересно, кто они такие, эти Ася, Игорь и Аля?»

      – Настька, но разве так можно! Дерево – оно же живое! А ты по нему ножом… Это то же самое, как если бы кто-то вырезал надпись прямо у тебя на руке. Как ты считаешь, тебе бы понравилось?

      Настена испуганно посмотрела на отца, потом на свою руку, затем снова на Игоря.

      – Но я же не знала… Я не думала… – залепетала она. Глаза ее тут же наполнились слезами. – Папа, прости, я больше не буду-у-у-у!

      – Это не у меня надо просить прощения, а у дерева. – Игорь изо всех сил старался казаться строгим, но в душе его уже боролись умиление и жалость к такому глубокому и искреннему детскому раскаянию.

      Настя, как могла, обхватила ствол и уткнулась зареванным лицом в шершавую кору.

      – Деревце, миленькое, не сердись! Я больше никогда-никогда не буду делать тебе больно! И вообще никому не буду!

      Она еще поплакала, пошмыгала носом и повернулась к отцу:

      – Как ты думаешь, дуб простил меня?

      – Думаю, да, – милостиво признал Игорь.

      Он снова расстелил половичок, лег на него навзничь, раскинув руки крестом, еще всхлипывающая Настена уткнулась ему под мышку, обняла одной рукой, и вот так они лежали долго-долго, вслушиваясь в шум ручья и крики пролетающих птиц. А дуб над ними иногда как будто вздрагивал, ронял огромные листья, и те опускались прямо на них.

      – Если долго-долго не стряхивать листву, – вдруг прошептала девочка, – то мы будем заживо погребены.

      Он вздрогнул. Так неожиданны были эти слова. И для ее возраста, и вообще…

      – Чего это ты вдруг, Аська?

      – Пап, а я раньше думала, что люди вырастают, чтобы жить.

      – Конечно, а для чего ж еще?

      – А они вырастают и умирают.

      Он хотел ей возразить, сказать, что все это совсем не так. Что все взрослые, прежде чем умереть, живут долго и счастливо. Но не стал. Потому что вспомнил себя в детстве.

      Как страшно и больно было ему, когда он только-только осознал, что в мире есть такая штука, как смерть. Он не мог успокоиться несколько дней. Ходил