Книга зеркал. Э. О. Чировици

играют гормоны. Девушки у меня не было, а секса хотелось ужасно, однако я хорошо помню, что даже не мечтал заманить Лору в постель. Я считал, что у нее наверняка есть парень, хотя мы с ней об этом не говорили. Впрочем, мысль о том, что моей соседкой по дому стала девушка, будоражила воображение; внезапно я получил возможность прикоснуться к женским тайнам.

      На самом деле в университете мне совсем не нравилось, очень хотелось поскорее получить диплом и уехать.

      Я родился и вырос в Бруклине, в Вильямсбурге, рядом с Гранд-стрит, где в то время жилье стоило гораздо дешевле, чем сейчас. Мама была школьной учительницей, преподавала историю в одной из школ Бедфорд-Стейвесанта, а папа работал фельдшером в больнице округа Кингс. Хотя по происхождению я и не из рабочей семьи, из-за района, в котором мы жили, я полагал, что родители – из синих воротничков.

      Детство мое прошло безбедно, семья не нищенствовала, хотя родители и не могли позволить себе особой роскоши. В многоязычной среде Бруклина я чувствовал себя как рыба в воде. Семидесятые годы были трудным временем для Нью-Йорка; помнится, многие жили впроголодь, а преступность цвела пышным цветом.

      В Принстоне я вступил в несколько студенческих обществ и в один из знаменитых трапезных клубов на Проспект-авеню, часто встречался с членами братства Треугольника – актерами-любителями.

      Несколько своих рассказов, написанных перед окончанием школы, я представил на суд литературного кружка с пафосным названием. Кружком руководил относительно известный писатель, которого тогда пригласили читать курс лекций. Участники кружка, как могли, издевались над английским, сочиняя бессмысленные поэмы; как только выяснилось, что мои рассказы были классическими по форме и содержанию, а вдохновение я черпал в произведениях Хемингуэя и Стейнбека, меня объявили моральным уродом. В общем, год спустя все свободное время я проводил в библиотеке или дома, в одиночестве.

      Принстонские студенты по большей части были выходцами из семейств среднего класса, с Восточного побережья. Их родители, напуганные шестидесятыми, когда весь мир как будто перевернулся, воспитывали своих отпрысков так, чтобы не допустить повторения недавних безумств. Итак, в шестидесятые была музыка, марши протеста, лето любви, эксперименты с наркотиками, Вудстокский рок-фестиваль и противозачаточные средства. В семидесятые – конец кошмарной войны во Вьетнаме, расцвет дискотек, клеши и освобождение от расовых предрассудков. Восьмидесятые же казались мне совершенно непримечательным временем; ничего не происходило, мое поколение опоздало на нужный поезд. Рональд Рейган, как хитрый старый шаман, вызвал к жизни дух пятидесятых, замутняя сознание нации. Деньги сметали с пьедесталов всех богов, готовясь к победному шествию по стране, а улыбчивые златокудрые херувимы в стетсонах набекрень распевали гимны, восхваляя свободу частного предпринимательства: «Молодец, Ронни! Так держать!»

      Принстонские студенты, как по мне, были снобами и конформистами, хотя и старались изо всех сил выглядеть