Двое и одна. Григорий Марк

интонацией. Без этой ритуальной фразы здесь не проходит ни один «разговор». Обязательный номер программы. Может быть началом жертвоприношения. Но может и не быть. Его размытая тень надвигается по полированному столу. Рассказы о нейролептиках всплывают у меня в голове. Дурдом – самое страшное, и он это хорошо знает. Клятвы Гиппократа их врачи не дают. Вместо лечения просто подводят к самому краю зияющего обрыва. Ты уже смотришь вниз и, замирая от ужаса, ждешь толчка в спину. Но в последний момент могут и отпустить. Нельзя все время думать только об этом.

      Почему я должен здесь снова мучиться? Мне тоже хотелось бы бродить по городу белыми ночами, обнявшись с Любой, и шептать ей на ухо веселые бесстыдные глупости, или слушать под утро чьи-то стихи на прокуренной насквозь маленькой кухне, или… А я сижу здесь, у него… Стоит ли тратить лучшую часть жизни на все это?

      – Вы вот жалобу в ООН, в комитет по правам человека написали. Жалуетесь, что права ваши мы нарушаем, не даем вам уехать из страны. Придется с этим тоже разбираться. А у нас и так работы по горло.

      Я уже знал, что машина на ленинградском главпочтампте часто ломается, когда сортирует письма с необычными адресами, и сотрудникам приходится читать эти письма.

      – Я теперь долго вести вас буду, и портить отношения со мной не стоит… – произносит он откуда-то из глубины своего второго подбородка.

      «Не стоит» звучит как приказ. В голосе его явно слышен лязг запираемых ключей. Этот звук я хорошо знаю. Свидетель, подследственный, снова свидетель… Бесконечные следствия, следствия без причин.

      – Вы понимаете, чем это пахнет? – Он шумно втягивает воздух, принюхиваясь к моему страху. – Или слушок запустим, что вы нам помогать согласились. И слушок далеко пойдет. – Еще одна выверенная пауза. – А вообще-то я помочь хочу. Вот скажите, вы из-за нескольких глупых антисоветских книжек всю жизнь себе собираетесь изуродовать? Неужели они стоят того? Послушайте, мы ведь с вами почти одного возраста. Ну, может, я лет на пять старше. Вы где учились? На матмехе? А я на юридическом. А до него три года в театральном. Но на актерскую зарплату прожить трудно, сами знаете… Вы, я знаю, в шахматы неплохо играете. Я тоже был в сборной театрального… – Он выпускает струю воздуха и улыбается, безуспешно пытаясь очеловечить свою огромную рыхлую морду. Похоже, оценки по актерскому мастерству в театральном у него были не слишком высокими. Я решаю, что взглядом с ним я встречаться не буду. – Думаю, мы с вами подружимся. Человек вы интересный. И я могу быть вам очень полезен… Ладно. – Он еще раз смотрит на стрелки невидимого спецприбора. – Зачеркну это предложение. – Он совсем по-дружески подмигивает. То ли мне, то ли самому себе. – Ничего не меняет. Подписывайте. Вот так…

      Я тоже начинаю принюхиваться. Обоняние у меня очень острое и развито лучше, чем слух или зрение. Две собаки перед тем, как вцепятся друг другу в глотки. Два хрипящих молчания. Секунды, набухшие страхом, стекают на ковер, становятся все тяжелее. Волкодав и дворняга…