«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег. Отсутствует

знаешь, что я не умер», – говорил он, провожая меня. Вот такой странный сон. С небольшими перерывами он повторялся несколько первых лет после его ухода. Потом перестал сниться…

      Да, конечно, все эти запреты на его концерты, его песни, его роли в кино – роли, которые он хотел и мог блистательно сыграть, – всё это, безусловно, ранило его беззащитную душу, рвало ее на части. И все же серебряные струны своего удивительного дара, покорившего людей всех возрастов и всех профессий, дара, который не только наполнял смыслом его жизнь, но и сам становился его жизнью, дара, ниспосланного ему Богом, перед которым ему конечно же «есть чем оправдаться», струны этого уникального, бесценного, невероятного дара он все-таки оборвал сам. И это самая безысходная и невыносимая горечь, что охватывает меня, когда я вспоминаю Володю таким, каким я его знал.

      P.S. Каждый раз, когда я слышал от Володи очередную посвященную мне песню (а таких было пять), меня не оставляла мысль, что надо бы тоже разродиться ответным посвящением. И такие попытки были, дважды я писал стихи в адрес друга, но они не сохранились. И хорошо, ибо были они, мягко говоря, несовершенны. И только после его ухода случилась песня, посвященная Володе, а много позже и стихи, которые вполне уместны в этих воспоминаниях о единственном моем друге.

НА РАССТОЯНИИ1

      Казалось мне – кругом сплошная ночь,

      тем более, что так оно и было.

Владимир Высоцкий

      Бывает, вспомню Магадан,

      где я родился, но и где я

      вторично к тридцати годам

      свое отпраздновал рожденье,

      начав свой путь (почти с нуля)

      как журналист и стихотворец,

      и мне колымская земля

      сказала: «С Богом, иноходец!»

      Здесь были первые шаги

      трудны, но не от гипоксии

      в стихии северной тайги

      на самом краешке России,

      где ветер, вечно груб и шал,

      гулял в любое время года,

      где не хватало кислорода,

      а я свободнее дышал.

      Здесь посетил меня мой друг,

      чье творчество – сама эпоха…

      (Ему в то время было плохо —

      крепчал поклеп партийных сук.)

      Душой творца и скомороха

      он принимал иной недуг людской

      иль чей-нибудь конфуз

      то словно фарс, то словно драму

      своей судьбы, избравшей курс

      (притом отнюдь не как рекламу)

      тот, что держал его на грани

      паденья в пропасть грубой брани,

      где затаенная хула

      всегда обжечь его могла,

      как кипяток в закрытом кране.

      На грани той свой дар взрастив,

      канатоходцем без страховки,

      рискованно, но без рисовки,

      не раз хулителей смутив,

      презрев падение с каната,

      он шел —

      в том главный был мотив

      его души, его таланта,

      в том видел главный свой искус

      раскованный певец эпохи,

      ее