Тайна «Россомахи» (сборник). Владимир Дружинин

взялись силы. Она встала, вышла на улицу. Увидела дневной свет, по-новому ясный, вдохнула прохладный, влажный, родной ленинградский воздух, по-новому свежий.

      Потом, когда пришел молодой контрразведчик, она еще раз восстановила все в памяти.

      – Более конкретно не высказывались? – спрашивал он. – Ладога не упоминалась?

      – Нет, нет…

      Молодой человек морщил лоб, еще чистый, свободный от складок, которые вдавливает время, и рассуждал вслух. Судя по всему, Карл намерен уйти из города, перебраться на Большую землю.

      – Совершенно верно, – соглашалась Анна Степановна.

      Он не меньше часа провел в комнате Веры. Да, именно там побывали неизвестные.

      – Веру я бы узнала, – уверяла Анна Степановна.

      – Видимо, женщина хорошо знакома с вашей квартирой. И вас знает. Возможно, она же заглядывала к вам утром. А с ним она опасалась говорить громко. Так ведь?

      – Вот именно…

      – Значит, на всякий случай принимала меры предосторожности. Хотя и считала, что вы…

      – Умирающая старуха, – храбро досказала Анна Степановна.

      – Ничего похожего, – сказал чекист.

      Очень воспитанный молодой человек. Любезно слазил за энциклопедией. Но жечь пожалел, содрал дверцу с антресолей.

      Так кто же привел Карла? Задача оказалась сложной. Пустая бутылка на столе у Веры, крошки хлеба, корка сала, выскобленная ножом, ничего не поведала чекисту о ночных гостях. Комната Веры не запирается, зайти мог кто угодно. А парадную дверь от бомбежек так расшатало, что ее можно открыть гвоздем.

      – С Верой вы поговорите все-таки, – посоветовала Анна Степановна.

      – Конечно, – заверил чекист.

      Беседуя с Анной Степановной, он расколол дверцу, загрузил печурку и растопил. Оставшиеся дрова сложил в углу. Там выросла маленькая, аккуратная поленница.

      – Вот вам мой телефон, – сказал он, прощаясь, и протянул Анне Степановне листок из блокнота.

      – Спасибо, – сказала она.

      В постель ее больше не тянуло. Она почувствовала себя окрепшей, спасенной.

* * *

      Вот уже час, как расположился на берегу Ладоги пестрый бивуак ленинградцев. Пароход еще не принимает их. Некоторые соорудили из одеял и палок заслоны от ветра. Гражданин с попугаем возмущается, громко называет пароход рваной галошей, а матросов – лодырями.

      – И попугай ругается, – говорит сержант Вигушко. – На птичьем языке. – Глаза сержанта смеются. На его зубах смачно хрустит кислая капуста.

      Матюшин хмурится. Стопки паспортов на столе, захватанных, истрепанных, ему неприятны. Никогда он не любил возиться с бумагами. Конечно, он отобрал паспорта у пассажиров, принес в сторожку, сверил со списками. Ничего подозрительного пока не встречалось. Владельцы паспортов значатся в списках все до единого.

      Шифровка велит усилить наблюдение. Но как? Прежде, до войны, на заставе в Белоруссии Матюшин знал точно, как надо действовать. Он посылал для охраны рубежа дополнительные наряды, закрывал врагу все сколько-нибудь вероятные пути, приказывал еще зорче смотреть, слушать.

      Здесь