Морские повести и рассказы. Виктор Конецкий

куда-то далеко по мокрым и скользким морским дорогам.

      Левин поднялся.

      Они оба смотрели на свои суда, как пастухи смотрят на отару. И оба были, очевидно, довольны тем, что судьба свела их сегодня здесь.

      – Трепанет нас на этих рыбачьих гробинах здорово, – сказал Левин.

      – Только бы пролив Вилькицкого проскочить, – сказал Вольнов. – Я там один раз припух здорово. Мы в бухте Серной залива Бурули отстаивались.

      – Это на Таймыре?

      – Ну да, – сказал Вольнов. Он был недоволен тем, что сейчас вспомнил эти названия. С ними в прошлом было связано что-то плохое, невеселое.

      Залив Бурули, бухта Серная… Унылые, серые от мокрого снега берега… Тучи, скрывшие вершины сопок… Ощущение пустынности и заброшенности, когда почему-то хочется говорить только шепотом, а скрип уключин на вельботе кажется резким, как выстрел. Он раскалывает тишину и долго еще плутает между сопками и низким небом, и кажется, что небо обрушится от этого скрипа.

      На берегу чавкает под бахилами раскисшая мертвая глина тундры. Никого и ничего живого вокруг, кроме чуть подтаявших камней, и этой глины, и ледников.

      Вечный покой.

      И вдруг – треножник из ржавых железных прутьев, горка серых голышей, тусклая дощечка: «Матрос-водолаз Вениамин Львов. Погиб при смене винта в дрейфующем льду 09.10.1945. Ледокольный пароход „Капитан Белоусов“». И рядом, на мокрой глине, позеленевшие винтовочные гильзы.

      Все останавливаются и долго молча стоят у ржавых прутьев. Кто-то первым стаскивает с головы шапку. За ним – остальные. Ветер холодит волосы.

      – Гильзы…

      – Ага, это салют отдавали…

      – Верно, шланг-сигнал ему передавило льдиной…

      – Наверное…

      – А плохо так вот, одному… всегда лежать…

      – А может, он там сидит…

      – Заткнись, остряк…

      – Смотрите, кореша!

      Метрах в трех от могилы – серая человеческая кость.

      – Песцы работают…

      – Надо еще голышей навалить…

      Приносят от берега десяток холодных камней, складывают к подножию треножника. И опять стоят. Всем как-то совестно уходить отсюда, возвращаться на судно, оставлять Вениамина Львова одного среди тишины, холода и пустынности окрайного Таймыра.

      Но они уходят. Чавкает под бахилами кислая глина. Потом опять скрипят уключины вельбота, взбулькивает за острой кормой вода, от резких и дружных заносов весел вельбот покачивается…

      «Жива ли еще его мать?» – подумал Вольнов.

      Он так же думал и тогда, на вельботе. Хотел даже после возвращения в Архангельск поискать в архиве Арктического пароходства ее адрес, написать письмо. Он не знал, что надо писать. Просто вспомнил про свою мать, про то, как она ждет его из рейсов, как думает по ночам о смерти. Но он, конечно, не написал…

      У судов встретил капитанов сонным ворчанием Айк.

      – А ты, оказывается, свиреп, кабысдох, – сказал Левин и дернул Айка за хвост.

      Айк хрипло залаял.

      – Я, если хочешь, могу подарить тебе