Жити и нежити. Ирина Богатырева

Не в восторге, конечно, но ничего. Дед ругался. Но его усмиряли.

      – А сейчас? Ну, я это…

      – А сейчас нет никого. Не переживай.

      Он ответил так, что спрашивать больше показалось неудобно.

      – А это… инструменты. Тоже сам? – перевела я тему, указав на большую лютню с кожаной декой и толстыми жильными струнами.

      – Сам.

      – И придумал тоже сам?

      – Что ты! Это старинные инструменты. Сохранились чертежи.

      – И ты на всём играешь?

      – Конечно. А ты? Играешь на чём-нибудь? Кроме варганов?

      – Не-а. – Я помотала головой. Он говорил со мной, как с дурочкой. Ну и хорошо, пусть считает дурочкой, мне не жалко.

      Хотя, конечно, это неправда, что не играю. Ну да я уже говорила.

      – Вина? – Ём поднял бутылку. Она осветилась изнутри бордовым.

      – Нет, спасибо. Я не пью.

      – Что, совсем? Настоящее бордо, во Франции покупал.

      – Нет, правда. Ты варганы обещал. Покажи лучше варганы.

      – Ах, варганы, – усмехнулся он, поставил бутылку и фужеры на столик, а сам подошёл к дивану и потянулся к полке. – По правде говоря, вот здесь все мои варганы. Да ты садись, чего стоять-то. Не бойся. Иди сюда.

      Он сел на диван и похлопал рядом с собой. Как собачке. Я послушно села и взяла из его рук большой чёрный альбом, стала листать, не упуская из внимания, что делает сам Ём и его руки. Но он ничего не делал: сидел и глядел на меня. А я смотрела в альбом.

      Он был полон фотографий музыкантов. Разных музыкантов, с самыми разными инструментами. Большие концертные залы и тесные европейские улочки, знаменитости, на чьи концерты мечтают попасть годами, и обычные ресторанные лабухи. Скрипачи, духовики, пианисты, барабанщики. Попадались и варганисты, но мало. В действительности было совершенно неважно, какой у этих людей инструмент. На фотографиях были не люди, а проводники. С ними иногда такое бывает – я знаю, о чём говорю. Изменённые, экстатичные лица. Прозрачные, истончённые, словно вот-вот надорвётся, лопнет тонкая грань бытия – и хлынет то, что мучительно давит изнутри, то, что стремятся они выразить своей музыкой.

      У меня озноб прошёл по спине.

      – Это твои?

      – Мои – что? – не понял Ём.

      – Фотографировал ты?

      – А, ну да. Это хобби – портреты коллег, так сказать. – Он усмехнулся. Но смеха не было в его голосе, он прекрасно знал, что снимает. И ему было важно, увижу ли я это.

      – Жуткие. Никогда не видела музыку такой.

      – Её мало кто с этого ракурса видит. Это как пенальти. Ты куда смотришь, когда бьют пенальти?

      – Я футбол не смотрю.

      – Я в этом не сомневался. Но ты же можешь себе представить. Поле. Вратарь. И один футболист за одиннадцать метров. Бьёт по воротам. Куда ты смотришь в этот момент?

      – В ворота? – сказала я, понимая, что он к чему-то клонит, но от меня хочет услышать именно этот ответ.

      – Все глядят на ворота! – Ём радостно слопал наживку. – Или на вратаря. Максимум на мяч. На трансляции камера будет следить