Оскар Уайльд. Аким Волынский

деализма, который на наших глазах прокладывает себе дорогу во все сферы мышления и творчества. Произведения искусства отражают тот переворот, который совершается в мире наших сознательных убеждений и, как-бы ни были несовершенны дарования людей, выступающих пионерами, как-бы ни были незаконченны, туманны и сбивчивы их общие философские понятия, творчество этих людей заключает в себе элементы развития по сравнению с творчеством отживающей натуралистической эпохи. Новые идеи о самой задаче искусства, новые и более широкие стремления в практической области, которые рано или поздно должны расшатать старые, буржуазные устои жизни, обновление нравственных понятий свежими протестантскими течениями мысли – все это обещает в будущем яркий расцвет литературы в духе чистейшего философского идеализма. Еще связаны те бессознательные творческие силы, которые должны осуществить задачу, выдвигаемую настоящею историческою эпохою, еще не созрели те таланты, которые на живых, художественных примерах, в образах прозрачных и тонких, как свеч возвышенной идеи, окончательно приведут в ясность глухие, бесформенные брожения современных умов. Но не подлежит сомнению, что начавшееся эстетическое движение, захватывающее самые разнородные настроения и жизненные потребности, не замыкающееся ни в каком специальном кругу известной, партийной программы, должно вызвать подъем поэтических дарований и направить их по такому пути, где откроется настоящий простор художественной фантазии и вдохновению. Всякая прогрессивная перемена сознательных критериев не может остаться без влияния на творящие силы общества. По мере того, как философские понятия очищаются от грубой догматики материалистического или официально-спиритуалистического характера, свободнее проходит в искусство правда, скрытая в бессознательных глубинах человеческого духа. Искусство медленно, но верным шагом пробирается к своему назначению: передать все человеческие впечатления, т. е. жизнь во всем богатстве её содержания, в свете той истины, которую мы – неведомо и незаметно для самих себя – способны постичь внутренним инстинктом нашей идеальной природы, но которая подавляется в нас разными ошибочными убеждениями и понятиями рассудка. Вместе с сознанием светлеет искусство. Вместе с развитием и распространением в обществе философских идей идеалистического типа, развиваются новые требования по отношению к искусству, создаются новые эстетические мерила, новые приемы анализа, новая критика.

      На одном явлении из области новейшей философской критики, известном в России только по наслышке, мы хотим на этот раз остановиться, чтобы, дав его краткую характеристику, рассмотреть на нем некоторые вопросы, возбуждающие умственное брожение современной интеллигенции. Несколько лет тому назад в Лондоне появилась небольшая книжка под названием «intentions», заключающая в себе четыре статьи: «Падение лжи», «Перо, карандаш и яд», «Критик как артист» и «Правдивость масок». Большинство этих статей написано в диалогической форме с холодным блеском изысканно дилетантского, парадоксального дарования. В короткое время имя Оскара Уайльда стало произноситься в разнообразных кругах лондонского общества, а его рискованные, пикантные афоризмы распространялись среди разочарованных героев аристократической богемы, как выражение самого тонкого и оригинального художественного вкуса. Его манеры, смелые и претенциозные, его изящный костюм старого стиля из роскошных тканей, ласкавших его болезненно раздраженные нервы и совершенно не гармонировавших с прозаической обстановкой лондонской жизни, – все придавало его образу какое-то новаторски-декадентское обаяние в глазах толпы, жадной ко всяким зрелищам в литературе и жизни. С самого начала его имя стало окружаться скандальной легендой. В суматохе политических треволнений, среди общей умственной озабоченности, деловых операций и научных изысканий, фигура неумеренного, изнеженного эстетика не могла не производить самого странного загадочно-притягательного впечатления. Баловень судьбы, аристократ по умственным привычкам, Оскар Уайльд быстро шел к яркому литературному успеху. Как вдруг жизнь его, блестящая снаружи, но таившая в себе внутренние язвы, разыгралась в гнетущую драму с отвратительным уголовным финалом. Те самые руки, которые до сих пор с сладострастным наслаждением скользили по атласу его эксцентричного одеяния, теперь принуждены производить грубую работу с мучительным однообразием сурового тюремного режима. И странно сказать – эти две полосы его жизни, так резко противоречащие друг другу, имеют в себе нечто общее: его аристократические радости были так-же бесплодны, так-же оторваны от творческого процесса истории, как и его монотонный, изнуряющий душу труд, предписанный ему в возмездие за нарушение общественной морали.