Сапфировая королева. Валерия Вербинина

который, как всегда, улыбался, сохраняя совершенно невозмутимый вид.

      – В Варшаве или не в Варшаве – дело десятое, – фыркнула Розалия. – Я не могу понять, зачем он вообще мог им понадобиться!

      – Кажется, он опять сбежал из тюрьмы, – нерешительно заметил Жорж. – Я читал в газетах.

      – Он уже раз пять сбегал из тюрем, – отмахнулась Розалия. – Нет, тут что-то не так!

      Хилькевич кашлянул и сообщил:

      – Он украл драгоценности Агаты Дрейпер.

      – Что? – изумился граф.

      – Знаменитую парюру,[3] которую подарил ей великий князь Владимир, – пояснил хозяин дома. – В поезде на Варшавско-Венской дороге. Как это ему удалось, до сих пор не могут понять. Горничную на всякий случай арестовали, но она ни в чем не созналась. Говорят, что на одни бриллианты, из которых сделана парюра, можно купить половину нашего города, а ведь там не только бриллианты были.

      – Агата Дрейпер – знаменитая танцовщица? – довольно сухо спросила Розалия, поводя необъятным бюстом. Как и все бывшие красавицы, она от души ненавидела красавиц настоящего.

      – Да какая там танцовщица… – проворчал Груздь и вслед за тем весьма колоритно обозначил истинный род занятий мадемуазель Дрейпер.

      Агафон Пятируков сосредоточенно размышлял, шевеля морщинами.

      – То есть драгоценности пропали, свистнул их Валевский, а драгоценности – подарок великого князя, стоят черт знает сколько, и поэтому столичную даму прислали сюда искать Валевского, у которого они должны быть, – подытожил он. – Я правильно понял?

      – Ну да, – кивнул Хилькевич. – Все верно, за исключением того, что Валевского в нашем городе нет и быть не может, и искать его тут совершенно бессмысленно. Так что зачем баронесса Корф на самом деле направляется сюда – большой-большой вопрос.

      Вася Херувим затаил дыхание, потому что ему снова до ужаса хотелось чихнуть, но он понимал, что если сейчас, в это мгновение, нарушит торжественность момента неуместным чихом, то не видать ему теплого местечка в славном городе О. как своих ушей. Или, допустим, лопаток. Юноша надул щеки, покраснел, стал тереть нос и…

      – Аааапчхи!

      Сутенер подскочил на месте. Розалия недовольно всколыхнулась.

      – Будьте здоровы, Вань Ли, – сказал Груздь с тонкой улыбкой немолодого человека, который сам давно нездоров и отлично знает цену истинному здоровью.

      – Сипасиба, – отозвался китаец, который только что чихнул. Он поймал недовольный взгляд Хилькевича и заулыбался. – А почему ви говолиль, что Валевский нет в голод? Он ведь тут есть, да?

      – То есть как? – пролепетала Розалия, покрываясь пятнами.

      И тут Хилькевич допустил промах (положим, не непростительный промах, за который платишь жизнью, но промах, за который он еще долго будет себя корить после окончания беседы) – позволил себе показать, что не знает чего-то, что ведомо его подчиненным.

      – Что? – прошептал он. – Но как… Вы о чем, Вань Ли?

      Китаец, в свою очередь, так удивился, что даже улыбаться перестал.

      – Ви

3

Набор украшений, созданных в одном стиле (выражение XIX века).