Табельный выстрел. Илья Рясной

ты ментов совсем не боишься? – с уважением спросил агент.

      – Я? Их? Ха… Да им бы план, дурачкам малахольным, сделать. Вон, взяли какого-то собутыльника. И довольны… Я здесь главный. Вот этим ножичком козла и запорол. Поэтому со мной не балуй. А наливай-ка еще.

      С бодуна после попойки с той самой финкой Гуся и взяли. Оперативники обнаружили следы застиранной крови на одежде в его шкафу. И еще одну финку нашли, хорошую, с наборной рукояткой, которую Гусь у Хилого отобрал и выбросить пожадничал.

      Раскололся главный туземный хулиган сразу. Единственное его условие было – чтобы дали опохмелиться. Ну за этим у оперов никогда дело не ржавело. Опохмелиться, чаек, курево – чего только не дашь человеку, который изъявил желание дать признательные показания.

      – Зачем вы вину на себя взяли? – спросил Поливанов у Зубенко, который нервно водил ногтем по крышке стола в комнате для допросов.

      – Да мне так гладко все доказательства предъявили, – Зубенко оставил стол в покое. – С одной стороны, я отлично помнил, что никого не убивал. А с другой – прикинул, что мог спьяну и запамятовать. Или просто что-то другое себе надумал. Так что решил раскаяться и срок скостить.

      – Обвинение-то с вас сняли, гражданин Зубенко. Да только что это меняет? И что, жизнь так и пройдет – пьянки, отсидки, кражи?

      – Да хотел завязывать. Жизнь-то вроде наладилась. Семья, квартира. И жене обещал. Она у меня хорошая, все понимает. Но что-то меня опять притягивает ко всему этому. Как железную стружку магнитом, ей-богу. Ну, таким меня природа создала, гражданин начальник.

      – Ты человек? – перешел на «ты» Поливанов.

      – Ну, человек.

      – А человек тем и отличается от обезьяны, что меняет и себя, и природу. Пора тебе окончательно завязывать, Василий. Это ведь последний звоночек. Утянут тебя эти дружки и девки легкого поведения вниз, в черный омут.

      – Понимаю, но…

      – Сегодня ты никого не убил. А завтра?

      – Этого не будет. Я вор, а не мокрушник. И пером махать – это дело глупое, нехитрое и позорное.

      – Ну, тогда тебя пришьют…

      – Эти могут, – вздохнул Зубенко. – А знаете, после войны меня, беспризорного, блатные пригрели, не дали с голодухи опухнуть. Это как бы моя семья. А семью не выбирают.

      – Какая-то не та семья у тебя. Ущербная… Пойми, конец вашим воровским законам настает. Нет у вас будущего. Поэтому надо перестраиваться. Вливаться в общее дело. Страну вместе со всеми советскими людьми обустраивать. Посмотри, как жизнь к лучшему меняется. А ты…

      Зубенко вздохнул:

      – Судьба такая.

      – Что ты заладил… Припомнишь наш разговор, когда однажды для тебя встанет вопрос выбора. Окончательного выбора.

      – Я понимаю. И спасибо…

      – Следователя благодари. Он тебе поверил. А мы люди служивые. Нам сказали бежать – побежали и нашли.

      – Все равно спасибо.

      Эта история оставила у Поливанова двойственное ощущение. С одной стороны, справедливость восторжествовала.