За гранью – грань. Лариса Зубакова

гда оставалась поэтом. Ведь мир поэзии окружал её с ранних лет: любили и писали стихи отец и большинство родственников. Сама тоже пробовала себя в этом жанре с 8-ми лет.

      Но по-настоящему писать начала достаточно поздно. Долгое время не печаталась. Лишь в конце 80-х годов 20-го века отдельные стихи Ларисы Зубаковой стали появляться в провинциальной прессе. А, начиная с 2006 года, стали выходить в свет сборники её стихов. Это «Кольцо», «Зябкое тепло», «Грозовой перевал», «Красная жара». В 2015 году в издательстве «Пенкны швят» города Гдыня (Польша) вниманию польских читателей был представлен сборник её стихов под названием «Красные виноградники» в переводе Малгожаты Мархлевской. И в этом же году Лариса Зубакова стала одним из авторов первого выпуска рукописного сборника «Автограф».

      В этой книге собраны наряду с уже публиковавшимися стихами и те, которым ещё предстоит увидеть свет. Это, можно сказать, микс из произведений разных лет. Но все они выдержаны в одном стиле автора и человека, для которого творчество – это жизнь, а жизнь – трансформация в творчество.

      Посвящение

      Жизнь стала непонятною и горькой,

      как шелест звёзд чудовищно далёких.

      Так, выбившись из сил, большая гончая

      не в силах ухватить звезду в полёте.

      И всё-таки… За вспышкой озарения

      приходит ощущение полёта.

      А жизнь, она – сплошные превращения:

      то прямо, то крутые повороты.

      Так пушкинские, лёгкие и звонкие,

      гармонии исполненные строки —

      в них буря чувств и зрелый холод мудрости —

      преподнесут прекрасные уроки.

      Натюрморт с сиренью

      Как изумительна лиловая сирень

      в японской с иероглифами вазе!

      Меня преследуют две-три случайных фразы

      и нарушают сладостную лень, —

      так, ерунда. Несозданный мотив,

      забытый ритм. Певуч мой мир условный.

      Я всё ищу единственное слово

      для, в общем-то, ненужной мне строки,

      которою измучиться дано.

      В печально-чётком солнечном сплетеньи

      любуется чуть влажною сиренью

      раскрывшееся майское окно.

      «Вот и солнце погасло совсем…»

      Вот и солнце погасло совсем.

      Вас раздавит, мой друг, одиночество.

      Ваш гортанный неласковый смех

      я увижу сквозь долгие ночи

      сладких снов. Ах, нескоро зима

      легковесных снегов каруселью

      нас потешит. А вёсны звенят

      нехорошим каким-то весельем.

      Одиночество мне не грозит.

      Пусть снега мнятся белой сиренью.

      Чем весенняя сказка грустней,

      тем зима помянётся скорее.

      В лютый холод на жалобы скуп

      старый дом, возведённый Растрелли

      для услады господ. Тёмных лун

      в ожерельи визгливых метелей,

      звонких вьюг леденеют следы.

      И приснится ж весеннею ночью

      в тонкий свет непонятной звезды

      обрамлённое одиночество.

      «Круговорот событий и времён…»

      Круговорот событий и времён;

      круговорот безвременья и боли…

      Как быть? Как быть? —

      с ума сойти уж, что ли,

      чтобы не помнить близких мне имён?

      Как быть? Как всё забыть?

      Я не хочу попасть в круговорот;

      я не хочу заплакать от бессилья!

      Но тихий берег сладостно-далёк.

      А жизнь – за поворотом поворот,

      и чтобы прямо – надобно усилье.

      И тихой пристани не брезжит огонёк.

      Тихий дождь за окном в эту ночь

      Росинками – по маковкам церквей;

      дробинками – по лицам площадей;

      смешинками – в глубокий сон;

      пушинками – в тугую влажность крон;

      слезинками – в погашенный огонь;

      дождинками – в раскрытую ладонь.

      Навеянное Верхарном

      Туман съедает снег. И постепенно

      в дому, в сыром дому теплеют стены.

      И звёзды по углам заиндевелые

      растаяли вконец – в потёках стены.

      Огонь совсем погас. Но и без него теплеет,

      как будто угольки снаружи

                              на ветру холодном тлеют.

      Тепло стучится