Гнезда русской культуры (кружок и семья). Юрий Владимирович Манн

условностью, и вот почему.

      Во многих кружках начала позапрошлого века – студенческих, гусарских, литературных – господствовала веселая атмосфера разгульного пиршества. Литературные споры перемежались с обильными возлияниями. Друзья Аполлона были в то же время друзьями Вакха. Рыцари свободы выступали и как рыцари вина:

      Здорово, рыцари лихие

      Любви, свободы и вина!

      Для нас, союзники младые.

      Надежды лампа зажжена, —

      обращался Пушкин к своим друзьям по обществу «Зеленая лампа».

      Совсем иной дух отличал кружок Станкевича. «Кружок этот, – вспоминал один из его участников, Константин Аксаков, – был трезвый и по образу жизни, не любил ни вина, ни пирушек, которые если случались, то очень редко…»

      Зато вволю, храня верность московским обычаям, распивали чаи. «На вечерах у Станкевича выпивалось страшное количество чаю и съедалось страшное количество хлеба», – говорит тот же мемуарист.

      Особый дух трезвенности и восторженности, царивший в студенческом кружке Покорского (этот кружок был прообразом кружка Станкевича), позднее был запечатлен в романе И. С. Тургенева «Рудин».

      За чаем спорили до осиплости, читали свои стихи, балагурили.

      Часто музицировали (Станкевич и многие его товарищи страстно любили музыку). Пели хором. Любимою их песнью – чуть ли не студенческим гимном – стали стихи «За туманною горою» из трагедии Алексея Хомякова «Ермак»:

      За туманною горою

      Скрыты десять кораблей;

      Там вечернею порою

      Будет слышен стук мечей.

      Злато там, драгие ткани,

      Там заморское вино.

      Сладко, братцы, после брани

      Будет пениться оно.

      В трагедии Хомякова песню распевают сподвижники атамана, и говорится в ней об удалых набегах, о пировании, о хмельном вине. Так что посторонний составил бы себе по этой песне довольно превратное представление о настроении Станкевича и его друзей…

      Наконец, еще одно отличие кружка.

      Обычно в кружках выбирался глава, руководитель. Так было в обществе любомудров, возникшем в Москве за семь лет до кружка Станкевича философско-литературном объединении. Любомудрами называли себя сами участники общества, воспользовавшись принятым в то время буквальным русским переводом (калькой) греческого слова «философия» (любомудрие).

      На одном из собраний любомудры выбрали председателя – впоследствии известного писателя и философа Владимира Одоевского – и секретаря – философа и поэта Дмитрия Веневитинова; постановили и вести протокол. Спустя два года, правда, получив страшное известие о разгроме декабристов, любомудры распустили свое общество и сожгли протоколы.

      В кружке, которому посвящена эта книга, никогда не было ни председателя, ни секретаря. Никто их не выбирал, проблема такая вообще не возникала. И все же не только историки, но уже и современники, в том числе и сами члены кружка,