Гнезда русской культуры (кружок и семья). Юрий Владимирович Манн

что он «весь перелился в природу», каждая его клетка дышит и изменяется, как живое существо:

      Лучами луны я спускался с небес

      На тихо бегущую воду;

      В воде я лучи на струи принимал

      И, с ними играя, катился,

      И небо в объятиях тихо качал

      С луной и златыми звездами;

      Таинственным мраком под сенью дубрав

      Чернел я, спокоен и страшен;

      По мягкому лугу пестрел я в цветах,

      Роскошным дыша ароматом.

      И всю наполняя природу собой,

      Я с нею летел в бесконечность —

      И таинств завеса редела пред мной.

      Доступной казалась мне вечность.

      Если природа – живой организм, подобный человеческому существу или существу другому, высшему, если в природе, как говорит Станкевич, «есть Сила, Жизнь, Творчество», то, следовательно, природу можно понять; законы, по которым она развивается, можно раскрыть и сформулировать. В стихотворении Аксакова это выражено до наглядности осязаемо: герой стихотворения, осознавая самого себя, постигает природу; ведь он с природой слился, составляет одно целое. Примерно так же, как человек, анализируя свои собственные ощущения – боль, возмущение, страх, дружескую приязнь и т. д., – узнает, что чувствуют и переживают другие. Только этим «другим» тут была вся природа в целом.

      Все это имело прямое отношение к развитию диалектики, поскольку, по словам Энгельса, один из важных вопросов философии гласил: «Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру?» Станкевич и его друзья отвечали на этот вопрос утвердительно: да, мы можем, мы в состоянии его познать.

      В «Моей метафизике», наряду с пантеизмом, заметны уже начатки другой философской системы. А именно той, которая сложилась под влиянием «философии тождества» Шеллинга. Полнее и глубже эти идеи Станкевич будет развивать с середины 30-х годов.

      В своих занятиях кружок продолжил философскую традицию Надеждина, Павлова, а также кружка любомудров (Д. В. Веневитинов, В. Ф. Одоевский и др.), о котором мы говорили в первой главе. Упорно и настойчиво вырабатывали Станкевич и его друзья цельное философское миросозерцание, переходя от одной точки зрения к другой. Каждая новая система казалась последней, наиболее полной, но не тут-то было! Проходил месяц-другой, и друзья уже видели ее несовершенство.

      В конце 1834 года Белинский – в не дошедшем до нас письме – сообщал Станкевичу о какой-то новой найденной им системе. Ответ Станкевича был сдержанным, предостерегающим. «Новая система, – писал он из Удеревки в октябре 1834 года, – вероятно, удовлетворит тебя не более старой, хотя и удалит многие вопросы, не разрушив их, впрочем, вполне».

      Станкевич оказался прав: «новая система» Белинского не удовлетворила.

* * *

      В свете исповедуемой философии дружеские связи членов кружка выглядели по-особому. Это была больше чем дружба. Она получала дополнительный, высокий смысл.

      Белинский однажды (в письме от ноября 1838 года) очень выразительно