Резонансы мужества. Федор Колпаков

тихо сидят за столом у окна комнаты. Темнота этой небольшой комнатушки заводского общежития в эту вечернюю пору, кажется, соревнуется с сумерками за окном.

      – Что без света сидите, девчонки, – спросила подруг Тамара, – темно уже.

      – Тома, там тебе, письмо, на подушке, – сказала самая мягкая и ласковая Таня Сегаль.

      – От папы?! – было бросилась Тамара к кровати. Но прямоугольник желтой бумаги с казенной круглой печатью как кипятком ошпарил ее, бросив в сторону от постели.

      – Нет! Не может быть! Не надо! – прокричала она, сев на табурет и закрыв лицо руками.

      К ней, вскочив со своих мест, подбежали подруги. Убрав похоронку, спрятав ее в тумбочку возле кровати Тамары, ее саму девушки уложили на постель. Тамара в голос рыдала, никого не стесняясь и не помня ни о чем. Подруги вышли из комнаты, с Тамарой осталась лишь одна Таня.

      Тамара так и заснула, не раздеваясь, на подушке мокрой от горьких девичьих слез.

      Утром она проснулась сама, чуть позже своих подруг. Села на постели. Память выдала воспоминания вчерашнего ужасного вечера.

      – Где она? – обратилась она к Тане.

      – Девочки, где похоронка, – спросила Сегаль у подруг, как-то споткнувшись о слово «похоронка».

      – В тумбочке у тебя.

      Тамара встала, подошла к тумбочке, открыв ее, достала бумагу. После слов «верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…», комок опять подкатил к ее горлу.

      «Папочка, папочка! – пронеслось в голове Тамары, – любимый мой». Вспомнилось последнее предвоенное лето, которое она, студентка-первокурсница, провела в родной станице на Кубани, окруженная любовью и заботой братьев и отца. Как они баловали ее, младшенькую, которая пошла дальше всех, «вырвалась из родительского гнезда», как говорил отец.

      «Теперь его нет. Как нет и старшего брата Андрея, похоронка, на которого все в той же тумбочке», – сказала себе Тамара. У нее оставался еще один брат – Иван, но и от него с ноября 1941 года не поступало никаких известий.

      «Неужели одна?» – пронеслось у нее в голове. Стало как-то особенно тяжело и больно от собственного бессилия, боли за отца и братьев, за свою страну, за себя, за этих девчонок, что тихонько сидели напротив нее. Тамара рукавом старенькой вязаной кофты вытерла слезы, появившиеся в уголках ее глаз. Сегаль подошла к ней и посадила за стол напротив стоящей на столе тарелки с кашей. Дала ей ложку. Подруги переживали: сможет ли Тамара сегодня работать, придумывая, как можно было бы отпросить ее у бригадира и начальника цеха. Скромно позавтракав, Тамара стала собираться на завод вместе со всеми. Вопрос об отгуле отпал сам собой.