Лучшие новеллы (сборник). Ги де Мопассан

дураки. Но она просила, умоляла и даже плакала, прибавляя:

      – Ты посмотррришь, как я буду тебя любить.

      «Посмотррришь» прозвучало наподобие грохота барабана, бьющего тревогу.

      Ее желание показалось мне таким странным, что я не мог его ничем объяснить; затем, поразмыслив, я решил, что здесь примешалась какая-то глубокая ненависть к мужу, одно из тех тайных возмездий женщины, которая с наслаждением обманывает ненавистного человека и хочет вдобавок насмеяться над ним в его собственном доме, среди его обстановки, в его постели.

      Я спросил ее:

      – Твой муж дурно обращается с тобой?

      Она рассердилась.

      – О нет, он очень добр.

      – Но ты его не любишь?

      Она вскинула на меня громадные изумленные глаза.

      – Нет, напротив, я его очень люблю, очень, очень, но не так, как тебя, мое серррдце.

      Я совсем уже ничего не понимал, и пока старался что-либо угадать, она запечатлела на моих губах один из тех поцелуев, силу которых отлично знала, прошептав затем:

      – Ты пррридешь, не пррравда ли?

      Однако я не соглашался. Тогда она немедля оделась и ушла.

      Восемь дней она не показывалась. На девятый появилась и, с важностью остановившись на пороге моей комнаты, спросила:

      – Пррридешь ли ты сегодня вечеррром ко мне спать? Если нет, я ухожу.

      Восемь дней – это много, мой друг, а в Африке эти восемь дней стоят целого месяца. «Да!» – крикнул я, протянул к ней руки, и она бросилась в мои объятия.

      Вечером она ждала меня на соседней улице и привела к себе.

      Они жили близ пристани, в маленьком, низеньком домике. Я прошел сначала через кухню, где супруги обедали, и вошел в комнату, выбеленную известью, чистую, с фотографическими карточками родственников на стенах и с букетами бумажных цветов под стеклянными колпаками. Маррока казалась обезумевшей от радости; она прыгала, повторяя:

      – Вот ты и у нас, вот ты и у себя.

      Я действительно расположился как у себя. Признаюсь, я был немного смущен, даже неспокоен. Видя, что я не решаюсь в чужой квартире расстаться с некоторой принадлежностью моей одежды, без которой застигнутый врасплох мужчина становится столь же смешным, сколь и неловким, неспособным к какому бы то ни было действию, она вырвала у меня силой и унесла в соседнюю комнату вместе с ворохом остальной моей одежды и эти ножны моего мужества.

      Наконец обычная уверенность вернулась ко мне, и я изо всех сил старался доказать это Марроке, так что спустя два часа мы еще и не помышляли об отдыхе, как вдруг громкие удары в дверь заставили нас вздрогнуть, и громовой мужской голос прокричал:

      – Маррока, это я!

      Она вскочила.

      – Мой муж! Живо, прячься под кровать!

      Я растерянно искал свои штаны; но она, задыхаясь, толкала меня:

      – Иди же, иди!

      Я распластался на полу и скользнул, не говоря ни слова, под ту кровать, на которой мне было так хорошо.

      Она прошла на кухню. Я слышал, как она отперла шкаф, заперла его, затем вернулась, принеся с собой какой-то предмет, которого я не видел, но