.

озраст, в каждом его стремительном движении чувствовалась чудовищная сила. Сверкающие молнии его мечей не только успевали отбивать атаки, разить, но и прикрывать неосторожного князя. Вдруг раздался резкий и протяжный звук трубы, и татары разом, словно по команде, прикрывшись щитами, ощетинившись копьями и мечами, стали пятиться к лесу.

      – Стоять! Не наседать! – крикнул князь, опуская окровавленный меч.

      – Не наседать! Не наседать! – подхватили сотники.

      – Темнеет уже, – сказал Владимир окружившим его воинам. – Врага вряд ли разобьём, а вот своих нечаянно порубить можем, – и зычно крикнул: – Отходим к лагерю! Отходим!

      – Отходим! Отходим! – понеслось над полем битвы.

      И русское войско, на мгновенье застывшее, вздрогнуло и, подняв щиты, стало медленно отступать.

      Князь уже входил в шатёр, когда его окликнул воевода Фёдор Добрынин – могучий широкоплечий воин.

      – Беда, княже, – пробасил он и, опустив глаза, тихо добавил: – Знаменосец Гришка порублен.

      – Не уберегли, – нахмурившись, с горечью произнёс Владимир. – А знамя, знамя-то как? – И его глаза впились в суровое лицо воеводы.

      – Отстояли, княже.

      – Вот тебе и задача, Фёдор Иванович, – князь подошёл ближе к воеводе. – Поразмысли, кто теперь знаменосцем будет. Только скажу тебе, что юн он должен быть, взором светел, душою чист, сердцем отважен. Искусен и в пешем, и в конном бою. И всяким оружием должен уметь биться как правой, так и левой рукой.

      Воевода с удивлением посмотрел на князя:

      – Уж больно ты строг, княже, с выбором-то.

      – А то и строг, Фёдор Иванович, что на знамени лик Божий вышит. Если знамя с нами, значит, и Бог, и вся святая Русь с нами. И впереди войска оно должно быть, дабы каждый воин его зрил. Чтобы при виде его страх исчезал перед лютым врагом. А что до юности знаменосца, то пусть воины кто сына, а кто брата своего в нём видят. И тогда любовью и гордостью наполнятся их сердца, а любовь, как и вера, Фёдор Иванович, великую силу имеет. Ну, что нахмурился, друже? – улыбнулся князь, видя, как сдвинул брови воевода. – А ну-ка, прикажи кликнуть ко мне монаха Серафима, может, у него на примете кто-то имеется.

      Ночь уже не крадучись выползала из болот и лощин густым серым туманом, а летела над землёй, укрывая мир чёрным вязким бархатом, приглушая плач, стоны и крики раненых на поле брани. Купол неба погас, лишь только край его светился бледным янтарём. Может, это след угасающей зари, а может, кто знает, это открылись врата в ту небесную обитель, куда стремятся мятежные души усопших.

      Владимир глубоко вдохнул. Воздух был тяжёл и тягуч, словно хмельной медовый напиток.

      «Гроза будет», – подумал князь и обернулся, услышав за спиной стук копыт.

      Монах подскакал к Владимиру на вороном тонконогом жеребце и, спешившись, низко поклонился.

      – Звал, государь?

      – Не кланяйся мне, Серафим, – ласково заговорил князь. – Это я перед тобой поклоны должен бить. Ибо не раз ты спасал меня от вражеского меча, ибо верой и правдой служишь мне и в ратном деле равного тебе не сыскать.

      – Буде, государь, – промолвил Серафим, – я всего лишь слуга Божий.

      – Вот потому я тебя и позвал. Кажется мне, что ты, монах, к Богу ближе находишься, чем все святые отцы.

      – Извини, государь, – прервал князя Серафим, – но греховны твои рассуждения.

      – Я свои грехи отмолю, а вот ты выслушай меня, – строго сказал князь. – Дерзок ты, но мудр и учён дюже. Иногда думаю я, что не время над тобой, а ты над временем властен. Помню тебя, когда я ещё отроком был. Учил ты меня, как меч держать да как коня оседлать. Прошли годы, седина давно побелила мои виски, а ты всё такой же. Время не изменило твой лик. И порой кажется мне, что несёшь ты в себе нечто великое и неведомое, чего осмыслить людям не дано, и поэтому страшатся они тебя и гонят от себя, еретиком и колдуном называют. И ведомо мне, что многие по зависти, злобе и недомыслию хотят видеть тебя на костре.

      – У каждого свой крест, своё бремя, – произнёс монах.

      – Возможно, ты и прав. Но чую я, что ноша твоя так тяжела, что не каждому смертному она под силу.

      – На всё воля Божья, – вздохнул монах и, немного помолчав, добавил: – Слышал я, государь, о беде нашей.

      – Беда велика, Серафим. Богом прошу, помоги, найди знаменосца. Завтра решающий бой, и тебе тоже ведомо, что дружины к победе воеводы и знаменосцы вместе ведут.

      – Добре, государь, – монах прямо посмотрел на князя, – будет знаменосец. – И, ловко оседлав жеребца, скрылся в сумраке ночи.

      Неожиданно рванул ветер. Владимир вздрогнул от оглушительного раската грома.

      «Вот и гроза», – только подумал он, как огненные клинки молний раскромсали чёрный бархат неба, и из небесных ран хлынули на землю потоки воды. Задрожала земля от нового небесного рокота. Вновь вспыхнули молнии, осветив всё вокруг. И увидел князь, как далёкий всадник, облачённый в монашескую рясу, взмыл вверх на своём коне, и какая-то неведомая сила понесла их над