Тюлевая баба. Марко Вовчок

и вещами настороже, а барыня была нетерпелива, поспешила, проговорилась. Анна Федоровна дочери не отдала и секрета не открыла.

      Ни у кого таких не бывало обедов, ни у кого таких именинных пирогов, как у Анны Федоровны. Кто не помнит, когда ее дочери исполнилось 18 лет, праздновали рожденье и испекли пирог… Как подали этот пирог, так некоторые даже испугались. Один гость (любитель, знаток) встал и сказал, сложивши на груди руки: «Что же это вы такое с нами делаете, Анна Федоровна? Гляжу, несут на блюде… я думал, что генеральского сына несут…»

      Но самое-то главное дело рук Анны Федоровны – это были бабы… Если бы кто знал, какие это были бабы!

      Анна Федоровна была набожная старушка, со всеми обходительная и ласковая. Смех у нее был приятный, немножечко с дребезжаньем, глаза добрые, носик кругленький, а ростом маленькая. Анна Федоровна давно овдовела. Дочь свою она выдала за советника в губернию, и дочь умерла в первый год замужества; и зять умер вскоре за нею; осталось дитя, девочка. Анна Федоровна взяла ее к себе. Внучка была хорошенькая барышня; добрая, злая ли, – еще того никто не знал, ей всего шел десятый годок: так еще была попрыгушка.

      Очень убивалась Анна Федоровна по дочери, очень тужила, пока время взяло свое. Отгоревавши, Анна Федоровна жила счастливо и спокойно. Ее уважали и почитали. Дом у нее был полная чаша. В комнатах столько шкафов, комодов, сундуков, что уму было непостижимо, что там хранилось, чем наполнялось! Ключей-ключей! Словно от десяти городов. Кто, бывало, ни приедет, так в этот дом равнодушно не войдет; или улыбнется, или вздохнет. Бывало, приедет батюшка, так все говорит: «Это вам, Анна Федоровна, за ваше благочестие. У вас земля обетованная; какие поля урожайные, сады плодовитые, огороды тучные!»

      У Анны Федоровны был племянник, молодой, красивый и богатый помещик. Все приезжал на разных лошадях. То приедет на серых, то на гнедых или на вороных; были у него даже пегие лошади. Звали этого племянника Алексей Петрович, и жил он от Анны Федоровны близко, – всего в двух верстах было его имение Саковка. Родителей его не было в живых, ни сестер, ни братьев, жил один и часто ездил к Анне Федоровне. Приедет, сколько варенья съест, бывало, сколько пастилы! С барышней играет в жмурки, наряжается в Анны Федоровнин чепчик и в шаль, поет, проказничает, – всегда его жалко отпустить домой.

      Но он только между своими бывал резв, а чуть чужой человек, он сейчас оробеет. Как ни отлично одет, а все себя оглядывает да краснеет. Очень любил он гостей, пиры, а знакомиться ему было все равно, что в полночь на кладбище идти. Признавался, бывало, Анне Федоровне: «Душа не на месте, тетенька, пока войдешь, раскланяешься, разговоришься! Ни пить, ни есть ничего не хочется; ничего, кажется, не удивит, не испугает, хоть дом обрушься!»

      Анна Федоровна обнадеживала его: не беспокойся, мол, это от молодости, это пройдет.

      – Тогда, тетенька, я буду счастливейший человек. Возмужал Алексей Петрович, глядит Анна Федоровна, – усы отпустил.

      – Зачем это ты усы отпустил, Алеша? – спросила она.

      Он рад, что его усы увидали, только радости показать не хочет, смотрит вверх и отвечает:

      – Да так…

      – Ты, право, милее без усов, Алеша, сбрей их! Необходимости ведь нету, ты не военный. Сбрей!

      – Да как же мне без усов, тетенька? Я вот на охоту с ружьем хожу, верхом езжу…

      – Ну, ну, как хочешь, дружок, не огорчайся. Все это, чай, для какой-нибудь барышни себя украшаешь; барышни любят все новое и необыкновенное.

      – Да, право, тетенька, я как-то нечаянно отпустил усы…

      – Рассказывай! – смеется Анна Федоровна. – Я вон вижу новое колечко. Нет, ты рукой-то не верти, вон на безыменном пальце, третье снизу – это у тебя новое! Покажи-ка?

      А у Алексея Петровича было колечек несметное множество; сколько дома у него хранилось, в шкатулке, – все двадцать два ящика полнехоньки, – на руках сколько носил! И всякие были у него колечки: и незабудочки, и змейки, и витком, и цепочкой, и сердечком, и якорем, и замочком… Барышня себе кричит: покажи, покажи колечко! Он не показывает, бежит от нее, она за ним. И пойдет беготня, поднимется шум, бегают и шумят, пока проголодаются.

      Только вдруг Алексей Петрович словно пропал, очень долго не был. Посылала Анна Федоровна узнать, здоров ли, – его дома не застали. Потом приехал, похудел, побледнел; на руке ни одного колечка, И варенья никакого не хочет, и с барышней нашей скучает. Спрашивали, спрашивали, что это с ним, ничего не сказал и опять надолго пропал. Опять посылает Анна Федоровна о здоровье узнать, и опять его дома нет. Журбовские люди проведали от саковских людей, что Алексей Петрович почти что дома и не живет, а все в Н-ском уезде. И кучер рассказывал, что гостят они у одной богатой помещицы; та помещица вдова, дородная и смирная барыня; что дом там каменный, есть карета и дрожки, лошади хорошие, только кучер очень стар; что там ключница презлая; что там молодая барышня красавица, и гуляет эта барышня вечерами по аллее с Алексеем Петровичем, а старая барыня с балкона за ними наблюдает; чуть слишком заговорятся – она их и кликнет на балкон. Помещица эта прозывалась Турченкова.

      – Дай бог Алеше! – говорила Анна Федоровна. –