.

выдержала и желчно произнесла Нинга. – От тебя, сын, она ничего не унаследовала!

      – Как это ничего? – теперь уши Миры пылали от ярости, и она была рада, что их скрывают медные кудряшки. – Если не ошибаюсь, я унаследую ветуловые рощи, – она потрясла в воздухе прозрачными бусами, висевшими на шее, – и этот замечательный дом со всеми сопливыми дворецкими, находящимися тут! Вот что я унаследовала от своего папы!

      Воцарилась такая тишина, что даже близнецы чавкать перестали.

      – Ах вот оно что, – на лице Нинги не дрогнул ни единый мускул, и Мира подумала, что, наверное, это все-таки маска, – вот значит, зачем Моди тебя прислала сюда, за наследством. Очень ловко.

      – Если бы к ней не пришел сон, бабушка ни за что не отправила бы меня к вам! Она самая чудесная, и не смейте говорить о ней гадости!

      – Успокойся, малышка, – неожиданно вступил в беседу Том (вдобавок к своей внешности он еще и шепелявил), – никто не собирается говорить гадости о твоей бабушке. Ты почему не ешь?

      – Не хочется.

      Хотя от голода сводило желудок, Мира не могла себя заставить съесть эту бурду. Из камина воняло.

      – Сменим пока что тему, – проскрипела Нинга. – Насколько я поняла, Моди все же осуществила свою угрозу и увела Амабель в этот ужасный мир Тасмана.

      – Не поняла…

      – Мир, из которого ты пришла, с городами и машинами, у нас называется «Тасман», – пояснил Том, и Мире показалось, что он собирается подружиться. Это не могло не испугать.

      – А, если так, то да, но ничего ужасного в нашем мире нет, в нем просто надо уметь жить.

      – Впрочем, как и везде, – добавил Велор. Он закончил ужин и отодвинул тарелку, полную сизой жидкости, из чего стало ясно, что ее в пищу не употребляют.

      – Я прекрасно знаю, что у вас там есть, а чего нет, – отрезала Нинга, – как-никак, наши корни оттуда!

      – Да? – удивилась Мира. – Вы, то есть мы, не коренные зарабийцы?

      – Нет, у наших предков была усадьба, кажется, где-то под Петергофом, но я могу ошибаться.

      Об этом Нинга сказала таким тоном, что оставалось неясным, радует ее такая наследственность или огорчает.

      – Поэтому, – продолжала Нинга, – так уж повелось, что мы придерживаемся образа жизни наших предков: в доме устраивается ночь, свет гасится на шесть часов, потом утро, день – все как полагается, мы даже стараемся придерживаться привычных тебе двадцати пяти часовых суток.

      – А в часе у вас сколько минут?

      – Пятьдесят, сколько же еще. Ты, должно быть, еще спишь?

      – Что? А… да, да, по ночам я сплю.

      – Ну, это и понятно, ты же еще несовершеннолетняя.

      Родня закончила с непонятной похлебкой, и женщина с тачкой сменила блюда, а дяденька-щепка – приборы. Теперь в центре стола красовалось огромное блюдо, устланное кудрявыми листьями ярко-зеленого цвета. На листьях тесным рядком лежали сливочно-желтые, как показалось Мире, гигантские гладкие черви. В глазах у нее потемнело.

      – Что это? – выдавила девочка, глядя, как родня бодро накладывает эту гадость себе в тарелки.

      – Это