Земля лишних. За други своя. Андрей Круз

с человека примерно. Лежат на полу, бок о бок. Серые большие мешки для мусора, и в них что-то спрятано. Сверху местами скотчем прихвачено. Понять не сложно, что там в мешках: форма сама за себя говорит, но мозг понимать отказывается. Я пощупал через пластик – вроде бы голова, но неправильная. Надо разрезать. У меня маленький выкидной нож всегда с собой – мало ли зачем понадобится? Вот и понадобился. Я выудил его из кармана, выщелкнул лезвие большим пальцем. Оттянул полиэтилен, чтобы случайно не порезать то, что под ним, воткнул лезвие, повел им от себя. Пластик разошелся легко и бесшумно. Я заглянул под него, боясь увидеть то, что под ним. И ничего не понял. Кровавое мясо – и все, даже непонятно, что это. Я надорвал пластик дальше, туда, где прощупывалась голова. Это голова? Это разве может быть головой?

      Я судорожно проглотил слюну и отвернулся в сторону. Не сблевать, не сблевать прямо сейчас. Как мантру это повторял. Задышал глубже и чаще, добиваясь гипервентиляции, заталкивая обратно метнувшийся к горлу желудок. Чуть отпустило. Больше не буду в пакет смотреть: не хочу. Я и так все понял, а все подробности мне не нужны – я не по этим делам. Все подробности пусть сам Бернстайн знает, пока живой – благо недолго ему осталось. Сейчас я к нему вернусь… Сейчас…

      Я встал, пошел назад. Катя спиной опиралась на косяк двери, ее трясло. Бонита вопросительно смотрела на меня, но тоже была бледной как смерть. Даже ее смуглая кожа побелела. Руки с пистолетом не дрожали, правда. И смотрели они обе с ужасом – видимо, такое у меня было лицо. Маллиган лежал лицом вниз, закрыв глаза, совершенно неподвижно, хотя пальцы скованных рук заметно дрожали. А Бернстайн корчился и скулил.

      – Встань, Бернстайн, – сказал я плюгавцу. – Встань.

      Голоса своего я не узнал. Странный какой-то, глухой и деревянный. Тот как будто не слышал меня. Я направил на него «зиг-зауэр» Маллигана, щелкнул курком, взводя его большим пальцем. Ненужное движение, ненужный звук: этот пистолет самовзводный, – но Бернстайн замолчал, явно прислушиваясь.

      – Бернстайн, открой глаза, – вновь обратился я к нему. – Смотри на меня.

      Он действительно приоткрыл глаза, глянул на меня искоса. Что в этом взгляде было? Муть какая-то – то ли страх, то ли безумие, то ли пустота. Грязь. Как в очке сортирном. Такое же…

      – Встань, или я начинаю тебя расстреливать на куски.

      Бернстайн перевернулся на четвереньки, начал вставать. Появилось желание пнуть еще раз, но подумал, что потом его уже самому поднимать придется. Не хочется к нему прикасаться. Никак не хочется.

      – Маллиган, у тебя какие патроны? – спросил я у лежащего родмановского холуя.

      – Что? – переспросил тот.

      – Какие патроны в пистолете?

      – Экспансивные, – испуганно ответил тот. – Разворачивающиеся.

      – Хорошо.

      Разворачивающиеся – это сейчас хорошо. То, что мне нужно. А Бернстайн все же