Бен-Гур. Льюис Уоллес

усеянное звездами. В одном из отверстий он заметил фигуру полулежавшей на диване женщины, которую трудно было различить, несмотря на то что она была одета в белое широкое платье. При звуках его шагов веер в ее руках остановился, и бриллианты, которыми он был усеян, блистали при свете, падающем на них от лучей звезд.

      Она приподнялась, села и позвала его:

      – Иуда, сын мой?

      – Это я, матушка, – отвечал он и ускорил шаги. Подойдя к ней, он стал на колени; она обвила его руками и с поцелуями прижала к своей груди.

      Глава IV. Мать и сын

      Мать заняла прежнее удобное положение, склонившись на подушку, а он присел на диван, прильнув головой к ней. Сквозь арку виднелись ряд крыш смежных зданий, на запад черная громада, которая, они знали, были горы, и темно-синяя глубь неба, блиставшая множеством звезд. Над городом царила тишина. Шумел только ветерок.

      – Амра говорила мне, что с тобой что-то случилось, – сказала мать, гладя сына по щеке. – Когда мой Иуда был ребенком, я допускала, что его могут беспокоить мелочи, но теперь он муж. Он не должен забывать, – голос ее сделался еще нежнее, – что ему предстоит быть моим героем.

      Она говорила на языке почти вполне забытом в стране, но который немногие, преимущественно отличавшиеся аристократией крови и богатством, хранили во всей чистоте, для явного отличия от простонародья, – на языке, на котором Ревека и Рахиль пели свои песни Веньямину.

      При этих словах он снова впал в задумчивость; но немного спустя он взял руку, которой она его ласкала, и сказал:

      – Сегодня, матушка, мне пришлось передумать многое, о чем я прежде никогда не думал. Но прежде всего скажи мне, чем я должен быть.

      – Разве я уже не сказала тебе? Ты должен быть моим героем.

      Он не мог разглядеть выражения ее лица, но знал, что она шутит. Он сказал серьезнее:

      – Ты очень добра и ласкова, моя матушка. Никто никогда не будет любить меня так, как ты.

      И он несколько раз поцеловал ее руку.

      – Я кажется понимаю, почему ты не хочешь продолжать этот разговор. До сих пор моя жизнь всецело принадлежала тебе. Как нежна, как приятна была твоя опека обо мне. И мне хотелось бы, чтоб она вечно продолжалась. Но это невозможно. Воля Бога Иакова, что рано или поздно я стану самостоятелен. Настанет день разлуки, и потому страшный для тебя день. Будем смелы и серьезны. Я буду твоим героем, но ты должна наставить меня на истинный путь. Ты знаешь, что по закону каждый сын Израиля должен иметь определенное ремесло. Я не составляю исключения и спрашиваю теперь, чем я должен быть: пастухом, земледельцем, плотником, писцом или законником? Добрая мать, помоги мне разрешить этот вопрос!

      – Гамалиил проповедовал сегодня, – сказала она задумчиво.

      – Не знаю, я не слыхал его.

      – Стало быть, ты гулял с Симеоном, который, как говорили мне, унаследовал гений своей семьи.

      – Нет, я не видал его, я был не в храме, а на площади, я был у молодого Мессалы.

      Перемена в его голосе не ускользнула