Моя борьба. Александр Снегирёв

/p>

      Какое этому латиносу дело до моей крови?

      – Каждый донор получает билет в кино! – Пацан с желтым лицом и тонкими усишками погонщика мулов – подражатель Кларку Гейблу, – улыбался, протягивая рекламные пригласительные.

      Я взял один.

      «Миллионы ребятишек по всему миру нуждаются в переливании крови! Ты можешь помочь прямо сейчас!»

      Снизу вверх в глаза мне смотрел большеголовый африканский мальчик-вампир, жаждущий крови. Или девочка. Не разберешь. Но пронимает. Так фотографируют котиков для душещипательных календарей. Взгляд бездонный. Мольба. Странно, что календари только с котиками выпускают, календари с черными малышами разлетались бы не хуже. Домохозяйки расхватывали бы для кухонных стен.

      Ливень осадил жару, попугаи кричали в деревьях, а в уголках под бордюрами еще сверкала влага, как в глазах девчонки после любви.

      Девчонки, кстати, были повсюду, надели свои платьица и шортики и выскочили из домов, кто с великом, кто со скейтом, а кто с одной сумочкой. Девчонки заполнили улицы, повсюду развевались их волосы, поблескивали плечи, подрагивали груди. Девчонки были особенно свежи, ливень смыл с них усталость, сон и пляжный песок.

      Подходящий денек для необременительного доброго дельца. Не собирался я в кино, фильмов интересных на афишах нет, да и не хотелось сидеть в темном зале в такую пору. Но вот помочь большеголовому, кем бы он ни был, мальчиком или девочкой, я не прочь. Передвижной донорский пункт прямо за углом, на Колинз. Открыл дверцу, поднялся.

      Внутри никаким дождем и не пахло, ароматы цветов и местных красавиц сюда не проникали, а если и проникали, то дохли, столкнувшись с дезинфекцией и упорядоченностью. В кресле полулежал толстяк. К его локтевой вене присосался гибкий трубопровод, гонящий кровь в стерильный резервуар. Жирными пальцами свободной руки толстяк ласкал тачскрин. Второе кресло пустовало.

      – Хочу отдать кровь детям, – вальяжно и отчасти игриво поприветствовал я медсестру.

      Интересно, она голая под халатом?

      Медсестра выдала анкету, указала маленький столик, а сама скрылась в кабинке на корме автобуса. Улыбнувшись мужчине в кресле, мол, мы с тобой, мужик, братаны, я принялся заполнять анкету.

      – Имя?

      Вывел имя.

      – Возраст? Сколько тебе годиков?

      Вопрос из детства.

      – Тридцать пять.

      – Занятие?

      – Простите?

      – Проституцию практиковал?

      – Чего?

      – Проституцию практиковал?! – повторила анкета. – Ханьки-паньки за бабки? Подставлялся за лавэ?!

      Я сделал вид, что не заметил странный вопрос, и перевел взгляд дальше. Но анкета не собиралась сбавлять напор.

      – Сексуальными услугами за деньги пользовался?

      – Секс с мужчиной, пускай хоть один-единственный раз, был?

      Что за издевательство? Я отер капли, ни с того ни с сего выступившие над верхней губой. Искоса глянул на лежащего в кресле. Не лыбится ли подленько? Нет, уставился в свой гаджет. Усилием воли я вернул глаза к анкете. Не я читал вопросы, а вопросы гаркали на меня. Держали за подбородок, заставляли не отворачиваться, прямо в глаза смотреть и будто лампу в лицо направили.

      – Болеешь чем-нибудь, что может стать угрозой для других? В террористических организациях состоишь? По уголовке привлекался?

      – Вы меня не за того приняли! Не состою я нигде. Не болею, не умею, не был…

      – Наркота, шлюхи, стволы, экстремистская литература?

      – Нет!

      – Отмывание денег?

      – Нет!

      – В пытках участвовал, мирных жителей расстреливал? Геноцид, военные преступления?

      – Да нет же!

      – Жалкий ты человек.

      Анкета закончила экзекуцию, вдруг потеряла ко мне интерес, отвернула лампу.

      – Почему я жалкий?

      Анкета молчала.

      – Почему?! Отвечай, а то изорву в клочки!

      Я крутанул обратно на себя воображаемую лампу и даже умудрился обжечься о воображаемый плафон.

      – Изорвешь? В клочки? – передразнила анкета. – Какие мы вдруг стали гордые. Ну изорви, тебе меня новую дадут. Да что там новую, я теперь навсегда в твоем сердце. Ведь правда?

      В сердце она навсегда! Мразь.

      – Ты что надулся?! К мамочке захотел? Ладно, ладно, не кипятись. Ранимый какой… Ты живешь, как гусеница в коконе. Спишь, а не живешь. Конформист, ничтожество. Дожил до тридцати пяти и ни разу не кидал камнями в полицейских, не забрасывал правительственные учреждения бутылками с зажигательной смесью, не состоял в повстанческих отрядах, не фотографировался с «калашом» наперевес на фоне зарослей, незаконным оборотом не занимался, не участвовал в массовых казнях женщин и стариков, – перечисляла анкета мои грехи. – Даже наркоты детям не толкал! Кто ты после этого, а? Да я таких хаваю на завтрак! Думал добренькое дельце по-быстрому обтяпать?