Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски. Валентин Фалин

в пользу признания существования секретных протоколов к договору о ненападении и к договору о границе и дружбе, заключенных СССР с нацистской Германией соответственно в августе и сентябре 1939 года. Кто-то из присутствовавших отмолчался. Итог подвел М. Горбачев:

      «Пока передо мной не положат оригиналы, я не могу на основании копий взять на себя политическую ответственность и признать, что протоколы существовали».

      Вроде бы забота о чести Отечества и государственная мудрость повелевали семь раз отмерить, прежде чем раз отрезать. Не хочу гадать, как отозвалась сентенция генерального секретаря в душах его коллег, но дебатов не было. И если бы спор даже развернулся, кто сумел бы подвергнуть сомнению утверждение М. Горбачева, будто советские альтернаты протоколов как в воду канули? Никто, кроме В. Болдина, хранителя высших тайн партии и государства. А он приучен был держать язык за зубами.

      Между тем Валерию Болдину было что поведать собравшимся. За три дня до заседания Политбюро он, заведующий Общим отделом ЦК, доложил генсекретарю, что оригиналы протоколов в 1946 году перекочевали из канцелярии В. Молотова в партийный архив и с той поры недвижимо покоятся там. Не только доложил, но для убедительности предъявил документы своему патрону, о чем, как заведено у архивариусов повсюду в мире, сделал отметку в сопроводительной учетной карточке.

      Что же получалось? Не превышение власти, а явное ею злоупотребление. Пользуясь тем, что Общий отдел находился в его исключительном ведении, М. Горбачев в нарушение регламента Политбюро, согласно которому все члены этого премиума считались равными в правах, определял, кому, что и сколько надлежало знать о прошлом, настоящем и будущем. Без санкции генерального ни одна сколько-нибудь значащая бумага не была доступна для руководителя любого ранга, в том числе для председателя Президиума Верховного Совета и для главы Правительства СССР. Сверх того, ведомства, напрямую подчинявшиеся М. Горбачеву: МИД, Министерство обороны, КГБ, МВД и прочие, – не могли без предварительного согласования отвечать по существу дела на запросы или делиться материалами «особой важности», в том числе касавшимися событий давно минувших дней.

      Мы без устали долдонили о гласности, о свободном доступе к информации, прекратили глушение «вражеских голосов». Парламент принял закон о печати, тянувший по сталинским представлениям о демократии на высшую меру наказания. А наш главный поборник гражданских свобод и прав, оказывается, водил за нос даже ближайших своих сподвижников. К великому сожалению, имевшиеся на сей счет предположения и подозрения нашли объективное подтверждение слишком поздно – после 1992 года, когда оставалось кусать свои локти.

      Не было никакого доклада В. Болдина, не держал в руках секретных протоколов и географической карты с размашистым автографом Сталина, не перестает повторять М. Горбачев. В такие же детали, как зафиксированные в учетной карточке точная дата и имя лица, знакомившегося с документами, он не входит или, коль деваться некуда, напускает туман: