Первый Мир. Андрей Ливадный

жизнь, нежели за мифические идеи надуманного превосходства Земли над Свободными Колониями.

      Впрочем, не все ли равно теперь?

      Внутренний хронометр пехотного сервомеханизма, в системе которого очнулось сознание Гюнтера, указывал, что прошли столетия со дня того памятного боя.

      Война наверняка давно завершилась, подумал он, осматривая окрестности.

      Еще несколько минут назад он обратил внимание на весьма странное скопление техники, среди которой присутствовали космические корабли различных эпох, как военные, так и гражданские, поддающиеся идентификации по внутренним базам данных и совершенно неизвестные.

      Первое время он не задавался вопросом: что послужило причиной образования столь причудливого кладбища кораблей на поверхности безвоздушной планеты?

      Когда он попытался мысленно произвести анализ ситуации, то в сознании внезапно началась жестокая, лишенная компромиссов схватка, назревавшая с самой первой секунды выхода из энергосберегающего режима.

      Боевые программы на некоторое время вновь взяли верх, толкая его к разлому обшивки в корпусе колониального транспорта.

      Тратить внутренние ресурсы на осмысление не касающейся его ситуации боевые программы сочли нерациональным. Отыскать оружие, уничтожить противника, найти выгодное, безопасное место и вновь войти в энергосберегающий режим – вот такой список насущных дел и радужных перспектив диктовало ядро системы.

      Все нормально… Все нормально… Все нормально… – бился в нейросетях мысленный голос.

      ЧТО НОРМАЛЬНО?!

      Гюнтер резко остановился, конвульсивно дернувшись, и едва снова не упал в пыль.

      Паралич сервомоторов, и без того работающих на износ, вызвала короткая, ожесточенная схватка между базовыми программами пехотного сервомеханизма и собранным буквально по частицам человеческим сознанием.

      «Момент истины» для машины его типа.

      Не просто выяснение внутреннего приоритета команд, а выбор, на который отведены мгновения.

      Жестокая схватка между бессмысленностью существования рассудка человека в оболочке механизма, являющегося дешевым расходным материалом, рассчитанным максимум на пять-десять минут боя, и смыслом бытия, заложенным в сознании Гюнтера Шрейба, человека, уже однажды пережившего ужас собственной смерти, не поддается описанию.

      Все происходило стремительно, бескомпромиссно.

      Не вопрос контроля над сервомоторами решался в эти секунды. Роковые мгновения определяли, останется ли пехотный дройд орудием для убийства или в нем возобладает нечто, чуждое программной логике боевой машины.

      Капитан Шрейб и в прошлом не отличался легкостью характера, но сейчас, сумев вновь осознать себя в новой ипостаси, он с особенным, отчаянным упорством боролся за сохранение частиц вернувшейся памяти.

      Ступор машины продолжался недолго.

      Боевая система сдалась, подчинилась модулю «Одиночка», имеющему высший