Отравленная маска. Валерия Вербинина

Proszk, – спохватилась она и продолжала уже по-польски: – Niech Pan siada.[8]

      Надо отдать пану должное, он не заставил просить себя дважды. Поблагодарил и уселся напротив Амалии, в чем Яков, к горю своему, не успел ему помешать. Махнув рукой, незнакомец отпустил кондуктора. Тот поклонился и исчез.

      Начальник станции дал свисток, и перрон плавно потек мимо окон.

      – Далеко панна едет? – спросил седовласый господин по-польски.

      – До Москвы, – ответила Амалия с улыбкой.

      – О! Хороший город Москва, – с глубокомысленным видом заметил господин, не обращая внимания на Якова, который прямо-таки ел его глазами. Сердце старого слуги чуяло неладное, тем более что он ни слова не понимал из разговора, который затеяла его дорогая барышня с вновь прибывшим, который представлялся ему гнусным развратителем, пакостником и позором рода человеческого. «Вот привязался к барышне, старый прохиндей! – сердито думал верный слуга. – Был бы я на четверть века моложе, так и выкинул бы тебя ко всем чертям в окошко. Ах, старость не радость!»

      – Столица лучше, – меж тем говорила Амалия. – В Москве все-таки сохранилось много от провинции.

      – О, Петербург! Не сравнить!

      – А лучше всего Париж, – добавила барышня с лукавой улыбкой.

      Господин развел руками и закатил глаза в знак величайшего восхищения. Яков весь кипел. «У-у, старый хрыч! Чтоб тебе пропасть! И как наша барышня вообще с тобой разговаривает, ты, образина!»

      Подобно большинству преданных слуг, состарившихся в одном доме, Яков привык воспринимать хозяев как вверенную его попечению драгоценную собственность, которой должно оказывать всяческое мыслимое и немыслимое почтение, но которая все же – по слабости, неразумию и излишней доверчивости – нуждается в неусыпной опеке с его стороны, и поэтому любые посягательства внешнего мира на эту собственность вызывали у старого слуги чувство, близкое к отчаянию.

      – А как же Варшава? – внезапно посерьезнев, спросил седовласый ловелас.

      Амалия покачала головой.

      – Я никогда там не жила.

      – Но вы ведь полька, не так ли? – не унимался господин. – Вы так хорошо говорите по-польски!

      – У меня матушка полька, – поправила его Амалия, – но я считаю себя русской.

      – Э, не говорите, – живо возразил поляк. – В ком есть хоть капля польской крови, тот всегда останется поляком!

      – Owszem[9], – согласилась Амалия. – Но кто родился русским, тот им и умрет, тут уж ничего не поделаешь.

      Господин восторженно взмахнул рукой, едва не попав перстнем в нос Якову, который (разумеется, Яков, но если быть совсем точным, то все-таки Яков с носом) поспешно отпрянул.

      – Что не мешает паненке быть настоящей польской красавицей, – любезно заключил попутчик.

      Амалия от души забавлялась. Она и сама не заметила, как тяжесть, прежде давившая ей на сердце, мало-помалу рассеивалась под влиянием всего лишь ничего не значащего разговора с совершенно незнакомым человеком.

      – Если вам угодно так считать…

      – Я

8

Пожалуйста, прошу садиться (польск.).

9

Конечно (польск.).