Михаил Лермонтов: тайны судьбы и творчества. Нина Корчагина

ером если не тайны, то загадочности, неразгаданности – эти слова могут стать эпиграфом и к судьбе, и к творчеству поэта – самого гениального в русской литературе (это попытаюсь доказать сомневающимся). И в них – ключ к разгадке, вернее, попытка разгадать хотя бы одну из оставленных нам в наследство тайн. Лермонтову, который издал при жизни всего один сборник, посвящены сотни книг и научных трудов. Но и в них больше вопросов, чем ответов. И сколько бы ни разбирали литературоведы его творчество, оно ближе и понятнее не становится тому, кто не сумел полюбить поэта, чья душа не созвучна его душе.

      Ни об одном писателе не было сказано столько взаимоисключающих слов – и о характере, и о внешности. Но, к сожалению, у большинства на устах затасканные фразы о несносном характере поэта.

      Лет двадцать назад меня покоробили слова заслуженной учительницы московской школы: «Я не люблю Лермонтова, я и ученикам всегда рассказываю, какой он был заносчивый, всех высмеивал». Вот так уже почти двести лет вслед за именем великого русского писателя влачится шлейф привычных банальностей. Кто-то вспомнил, кто-то запомнил, кому-то рассказал… Словно не было иных воспоминаний, свидетельств, гениальных произведений, в каждой строчке которых звучит душа поэта.

      В молодости я часто задавала себе вопрос: почему, когда читаю стихотворения Лермонтова, душа реагирует на каждое слово – то болью, то восторгом, то плачет о том, чего не успел написать этот юноша, так много страдавший. А вот стихи Пушкина какой-то праздничной волной перекатываются через сердце, не оставляя ни огня любви, ни боли, ни сострадания… Да потому что писали о разном и по-разному. И жили – современники – в разных эпохах.

      В юные годы я увлекалась поэзией, упивалась стихами Ахматовой, Есенина, Цветаевой смаковала строки Волошина и Гумилева, но только от слов Лермонтова, от исходящей от них тоски неземной сердце останавливалось или бешено стучало в такт негодующим словам непонятого людьми поэта и человека. Я любила в нем, наверное, не только поэта. Трагедия его судьбы делала этого гениального юношу родным, понятным. И когда в Пятигорске поклонялась его памяти на месте дуэли, казалось, что пришла к человеку близкому, которого хорошо знала и понимала, без которого было так трудно жить. Все экскурсанты давно ушли к автобусу, а я все оплакивала одинокого юношу под дождем, как некогда природа оплакивала его убийство, так много успевшего сказать, и так много не успевшего. И мне захотелось рассказать о моей любимом писателе тем, кто не смог его по разным причинам полюбить так сильно, как я. Рассказать то, что прочитала, что передумала, каким представляю его. Рассказать, чтобы защитить от нападок обывателей, представляющих поэта по набившим оскомину клише о его характере и образе жизни.

      Русский критик и философ В.Розанов, размышляя о судьбе поэта, писал: «О жизни, скудной фактами, в сущности – прозаической, похожей на жизнь множества офицеров его времени, были собраны и записаны мельчайшие штрихи. И как он „вошел в комнату“, какую сказал остроту, как шалил, какие у него бывали глаза, – о всем спрашивают, все ищут, все записывают… Странное явление. Точно производят обыск в комнате, где что-то необыкновенное случилось. И отходят со словами: „Искали, все перерыли, но ничего не нашли“. Потому что мотив „биографии и истории как науки – разгадка загадок“».

      Эти слова блистательного критика требуют пояснения и дополнения. Он прав: спрашивали, записывали. Вот только кто и когда?

      Прислушаемся к словам крупного литературоведа профессора Б. М. Эйхенбаума: «У нас нет ни его дневников, ни большинства его писем, ни писем к нему друзей, ни даже достаточно полных и содержательных воспоминаний… Так получилось, что о Лермонтове мы знаем очень мало, и его исторический образ рисовался воображению биографов и литературоведов по-разному, в зависимости от тех или иных идеологических тенденций».

      А.Блок вообще называл биографию поэта «нищенской».

      Именно отсутствием достоверных материалов о жизни и судьбе поэта и объясняется чрезвычайная разноголосица в оценке личности поэта и его творчества.

      «Читая воспоминания о великом человеке, нужно всегда помнить, что между ним и мемуаристами, как правило, дистанция огромного размере, – словно предупреждает всех, кто берется вспоминать о Лермонтове, М. Гиллельсон. – .При оценке воспоминаний необходимо в первую очередь досконально представить себе пристрастия и антипатии мемуариста, его душевный и интеллектуальный уровень. Исключительно важным является время создания мемуаров».

      А мы помним, что до февраля 1855 года, до дня смерти Николая I, биография опального поэта была запретной темой в русской печати. И самое страшное, что все воспоминания об этом «звездном мальчике» русской словесности были написаны спустя полвека после его смерти и позже, когда запрет на память о поэте был снят, вернее, потерял актуальность с течением времени…

      Судьба словно специально прячет, убирает с глаз долой подлинные свидетельства биографии поэта, даже то, что осталось после его столь короткой творческой жизни.

      Вдумаемся в ставшие известными нам факты варварского отношения к наследию поэта.

      По требованию Н. Бахметьева,