Убить до заката. Фрэнсис Броуди

ваний Кейт Шеклтон

      Моей юной помощнице Эми Софи Макнейл

      Суббота

      12 мая 1923 года

      Грейт-Эпплвик

      Соломон Гранди

      В понедельник родился,

      Во вторник крестился,

      В среду женился,

      В четверг простудился,

      В пятницу – хуже стало,

      В субботу долго жить приказал он,

      В воскресенье – его закопали,

      Вот и конец Соломона Гранди.

Старинный стишок

      Пролог

      Гарриет держала в худых ручонках накрытую тканью миску, чувствуя ее тепло. Девочка шагала вместе с братишкой Остином по плотно утоптанной тропинке, идущей от длинной полосы их огорода на Нижнем конце.

      Мамы дома не было. Она побежала на Таун-стрит за дешевыми сигаретами, о которых Гарриет нечаянно забыла, когда ходила с Остином за субботними покупками. Маме хотелось бы перебраться в новый дом. Ей до смерти надоело жить на задах, за чертой деревни.

      Тропинка тянулась через луг, пестревший первоцветами, лютиками и маргаритками. Вдали на церкви пробило пять часов.

      Остин дунул на созревший одуванчик.

      – Часы не работают. Этот одуванчик говорит, что сейчас три часа.

      Никогда не лезшая в карман за словом Гарриет вздохнула в ответ на эти детские заявления.

      – У одуванчиковых часов по субботам выходной. Они состоят в профсоюзе одуванчиковых часов.

      Брат всегда ей верил, каждому ее слову.

      – Почему папа все еще на работе?

      – Ему нужно закончить особый заказ.

      – Солнечные часы?

      – Да.

      Когда они добрались до ступенек перехода через изгородь, Гарриет отдала брату миску – подержать, пока сама она поднимется на верхнюю ступеньку, потом забрала посудину и спустилась с другой стороны. Часть овец Конроя паслась здесь вместе с молоденькими ягнятами. Одна овечка по кличке Мэри дала бы себя погладить, потому что выросла ручной, но сегодня Мэри не обратила на них никакого внимания, занятая своим ягненком. В школьном сочинении Гарриет написала: «Мое любимое время года – осень». Но, возможно, надо было написать – весна, или лето, или даже зима.

      На полпути через поле темное облако заслонило солнце, погрузив мир во мрак. В кусте боярышника поднял суету дрозд, жалуясь на пыль, от которой белели листья.

      Сюда уже доносился запах карьера – камень и пыль. Никого из рабочих там не будет, только папа. В это время в субботу никаких тебе оглушительных взрывов. Не будет пыхтеть дробильная машина, готовая проглотить детей и перемолоть их кости. Остин еле переставлял ноги.

      – А так ты можешь? – Гарриет защелкала языком, изображая конский топот.

      Мальчик попытался.

      В молчании, подгоняемые восточным ветром, они спустились вниз, ко входу в карьер. Он рос на глазах, как вывернутое наизнанку чудовище, становясь все больше и больше – голодные челюсти готовы схватить тебя и превратить в камень. «Не входить!» – предупреждала табличка.

      Дорожка шла то вниз, то вверх – тут лужи, там камни. На дальнем крутом склоне безнадежно цеплялось за край взорванной скалы деревце. Рядом с ним возвышалась новая гора из упавших камней.

      Дети пошли по неровной дорожке мимо хибары бригадира и большой вагонетки, которая перекрывала вид, если подойти к ней слишком близко. За вагонеткой начиналась пустота, темные очертания лачужек и дальних склонов.

      Упала первая капля дождя.

      Под прикрытием вагонетки Гарриет сунула пальцы в рот и свистнула, один раз длинно, один – коротко, условным сигналом. Если папа ее услышит, им не нужно будет проходить мимо пустых навесов, где играли в прятки гоблины.

      На ее свист отозвалось только эхо.

      – Мне это не нравится. – Остин сжал руку сестры маленькой горячей ладошкой. – Посвисти еще раз.

      Девочка свистнула.

      В будний день или в субботу утром тут были бы горластые рабочие, они бы крикнули Этану, что его ребятишки здесь.

      Никакого ответа. Когда папа работал, он отгораживался от окружающего мира. Не слышал ничего и никого. Так говорила мама.

      – Свистни громче, – заныл Остин.

      – Не пугайся. Гоблинов здесь нет.

      – Где же они?

      – По субботам они уходят в Йидон. Идем.

      По наклонному, неровному спуску пришлось почти бежать, глядя под ноги, не обращая внимания на навес, под которым стояла дробилка, на возвышающийся кран, на шлифовальный и распилочный сараи. Нигде тень человека так не удлиняется, как в карьере. Толкнув Остина, чтобы тот не ступил в лужу, Гарриет сама угодила в другую. Ну вот! Теперь башмаки промокнут насквозь.

      Рядом с папиной хибаркой каменотеса сияли великолепием солнечные часы из синего сланца. Остин потрогал их. Провел ладошкой