Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения. Лукреция Борджиа

Чезаре едва ли принял бы от меня подобную помощь.

      Мне известны многие поступки моего брата Чезаре, но могу ли я верно истолковать их? Все ли знаю о его намерениях и причинах, их побудивших?

      Вот пример.

      Чезаре обвиняли (и справедливо) в убийстве моего любимого мужа Альфонсо Арагонского. Нет, он сам не убивал, но мой муж сначала был тяжело ранен по приказу моего брата, а потом, когда пошел на поправку, задушен.

      Никто не мог понять, почему это произошло. А когда толпа не понимает причин трагедии, она выдумывает ужасы. Убийство, заказанное Чезаре, приписали его ревности ко мне, мол, будучи моим любовником, брат приревновал меня к мужу!

      Я тоже не понимала, ведь Альфонсо Арагонский не сделал ничего дурного против Чезаре, пусть они не были дружны (Чезаре считал Альфонса недалеким красавчиком), но и врагами не были! И лишь недавно, когда брат примчался в Феррару спасать меня умирающую, он сознался, что действительно сначала угрожал убить Альфонсо, если тот свяжется с любой из куртизанок Рима. Почему? Потому что знал, что любая может наградить «французской болезнью», спасения от которой нет. Чезаре сам подцепил ее там же и не желал, чтобы Альфонсо заразил болезнью меня.

      Альфонсо не послушал и поплатился. По некоторым признакам поняв, что Альфонсо все же заразился от Фьяметты, Чезаре приказал задушить его, прежде чем пострадаю я.

      Я вслед за толпой обвинила брата и почти возненавидела его, а ведь ему было достаточно просто рассказать правду, я сумела бы удержать мужа от опрометчивого шага и заставила лечиться. Да и сам Альфонсо не стал рисковать, но Чезаре предпочел просто запретить и угрожать, чем объяснить.

      Как рассудить о вине в этом случае? Конечно, Чезаре виноват, но он хотел как лучше для меня, в его жестокости им двигала братская любовь ко мне.

      Думаю, сам Чезаре дорого заплатил за свои грехи, ведь он смертельно болен, вынужден даже носить маску, чтобы скрыть последствия «французской болезни» на лице, он покинут друзьями, одинок, не может соединиться с семьей, но главное – потерпели крах все его честолюбивые мечты, а мечтал он отнюдь не о Святом престоле, а об объединении всей Италии под властью папы.

      Могу ли я судить Чезаре, исповедуясь и от его имени?

      Сама с собою не в ладу,

      Могу ль другим подать пример,

      Как жить в раю, а не в аду,

      И не любить своих химер?

      И все же, подчиняясь Вашей воле, я принялась писать эту исповедь, решение принято: «Confiteor solum hoc tibi» (Исповедуюсь только тебе. – лат.).

      Если Ваше Святейшество не против, я предпочла бы начать с греха чревоугодия, которым страдают очень многие.

      Non ut edam vivo, sed ut vivam edo (я ем, чтобы жить, а некоторые живут, чтобы есть – лат.). Я не могу вслед за Сократом повторить эту фразу, хотя редко предавалась чревоугодию, но с него начинаю.

      Несомненно, Лукреция не могла исповедоваться от имени брата. Она, выросшая в Ватикане, прекрасно это понимала, понимала и цель заказа папы Юлия. Потому сначала пыталась напомнить о неправомочности своих откровений, потом показать,