Открытие Америки. Владимир Михайлов

Матросы Колумба, матросы с фрегата, люди Святого братства

      Испания, 1492 год

      Картина первая

      Кабачок: невысокий, слабо освещенный зал со стойкой и несколькими столиками, за которыми сидят немногочисленные посетители – Чернобородый, просмоленный мужчина во цвете лет; погонщик мулов; Колумб со своей подругой Хуаной; монах. Хозяин за стойкой. Временами в очаге ярко вспыхивает пламя, когда с жарящегося мяса стекает жир; может быть, поэтому Колумб (он пишет) устроился поближе к очагу.

      Колумб. Отвратительные чернила! Сеньор хозяин! Вы, верно, и вино разбавляете до такой степени?

      Чернобородый. Всякому свое. Кто не может пить вино, пьет чернила.

      Хозяин, подойдя, в сердцах ставит на стол бутылку и два стакана.

      Колумб. Этого я не заказывал.

      Хозяин (угрюмо). Вы оскорбили меня подозрением, сеньор. Убедитесь, что я не разбавляю.

      Погонщик. А зачем сеньор записывает? Тут для этого не место: мало ли что человек скажет под настроение. Пускай кто-нибудь прочитает, что он там написал. Кто-нибудь знает грамоту?

      Монах, перегнувшись со своего конца стола, берет бумагу и пробегает ее глазами.

      Монах (запинаясь на каждом слове). Мы не видим. Дальше…

      Колумб (вырывает бумагу). Не так! Я прочту сам.

      Гордо выпрямляется, читает с выражением.

      Мы не видим дальше, чем на милю,

      Мы привыкли мерить все на пядь.

      Южный Крест! Хочу венцом усилий

      На тебе мой дух на миг распять.

      И увидеть, как средь зыбких линий,

      Волны величаво разделя,

      Возникает новою богиней

      Странная, нежданная земля.

      Золото горит в лучах заката,

      Серебро рассыпано в пыли…

      Южный Крест! Мы сами виноваты,

      Что к тебе дороги не нашли.

      Погонщик. Свят, свят. Не вызывает ли он бесов?

      Монах. Нет, сын мой, это стихи. Сеньор, верно, поэт.

      Погонщик. Что такое – поэт? Уж не еретик ли?

      Монах. Разумеется, поэт всегда немного еретик. Стоило бы разобраться, кто внушил ему то, что он пишет.

      Хуана. Лучше уйдем, Кристо. Монах накликает беду.

      Колумб. Нет, это добрый монах, я вижу по его физиономии. Кто внушает поэту? Не знаю. Я вовсе не собирался заходить сюда. Но вдруг как-то сразу понял, что где-то далеко лежат обширные новые земли. Прямо-таки увидел их. Вот и поторопился записать. Так у поэтов возникают стихи.

      Погонщик. Поэт – это ясновидец, что ли?

      Чернобородый (берет бумагу и читает про себя, шевеля губами). Нет, скорее блаженный. Ну, вроде одержимый.

      Погонщик. Господь и его ангелы! А вы, земляк, умеете читать?

      Чернобородый. Так, с пятого на десятое, большими буквами, какими пишут названия кораблей на корме. Иначе спьяну поплывешь совсем в другую сторону и плакали заработанные денежки. А так вот покрывать бумагу словами – это ничего не стоит.

      Колумб (гневно). Что, говорит он, стоит слово?

      Хуана. Не надо, Кристо, не связывайся. Уйдем лучше.

      Колумб. Нет. Я хочу, чтобы мне сказали: что стоит слово? И не уйду, покуда мне не ответят.

      Чернобородый. Дешевле, чем молчание. Слово – серебро, молчание – золото, это всем известно.

      Погонщик. Смотря чье слово. Если слово дано в присутствии судьи и тот, кто дал слово, может дать еще и залог в обеспечение…

      Колумб. Болван! Кто говорит о таких словах? Я говорю о подлинном, вдохновенном!

      Чернобородый. Болван – вот о каком слове он говорит. Это слово может и впрямь обойтись дорого: врачи немало берут за свое искусство.

      Погонщик. А костоправу тут будет над чем потрудиться! (Засучивает рукава.) А ну, выходи! Я даже от идальго не снес бы такого, не то что от оборванца!

      Колумб (также готовясь к драке). Сам ты оборванец, ослиный прихвостень! У тебя уши в лохмотьях!

      Погонщик. Ну а своих ты сейчас и вовсе лишишься, будь ты хоть трижды юродивый!

      Хуана. Я говорю, уйдем. Он тебе намылит шею за мое почтение.

      Колумб (воинственно). А я заставлю его выпить воду с этим мылом, как в писании…

      Тузят друг друга. Получив сильный удар в живот, погонщик садится на скамью.

      Погонщик. Ох! Да он не поэт, он просто буйный. Или того хуже – разбойник с большой дороги.

      Монах. Это у вас, сеньор, получается лучше, чем стихи.

      Колумб. И ты захотел?

      Хуана.