Лемминг Белого Склона. Виталий Кривонос

Лисья Нора

      Был уже поздний вечер, когда в усадьбу Рэфсхолль пришёл гость.

      Первым делом залаяли собаки. Сторвальд узнал резкий, напористый голос Лисички, затем – глухое ворчание Чёрного и заливистую брехню молодняка. Усмехнулся в усы: по весне будет славная охота! Но лай оборвался вмиг, как обрывается нить в руках пряхи. Сторвальд не успел насторожиться – раздался стук.

      Стук сердца в костяной тесноте груди.

      – Это не дикий зверь, – донеслось из тёмного угла за очагом, – но и не человек.

      Астрид, мать Сторвальда, беззубая старуха, нечасто подавала голос. Но когда говорила – ошибалась редко.

      На пороге заднего покоя молча возникла Герда дочь Люнгви, супруга Сторвальда, молодая лицом, но уже почти полностью седая. В широком шерстяном подоле заворочался сосунок Флоси, сын Эрика и его жены Соль Веснушки, внук Сторвальда бонда.

      Стук повторился – негромко, но настойчиво.

      Трое сыновей хозяина – крепкие бородатые парни, все в отца – стали по обе стороны от двери, поудобней перехватив топоры и ножи.

      – Отворить? – Эрик, первенец и гордость, наклонил рогатину.

      – Поглядим, кто пришёл в такую пору, – кивнул Сторвальд.

      И вышел к двери – безоружный, бесстрастный.

      Эрик открыл, наставил остриё во тьму…

      – Славно же встречают путника в этом доме! – насмешливый хриплый голос ворвался в усадьбу с порывом леденящего ветра, бросил лёгкое презрение горстью снежинок в лицо.

      – Кто из живых может странствовать в этих краях в канун Йолля? – отразил выпад хозяин. – Выйди на свет и назовись, чужеземец! Эрик, убери своё полено.

      Эрик отступил – отцу виднее – но оружия не выпустил.

      Скрипнул снег. Странник ступил на порог.

      – Можете звать меня Гест сын Мовара.

      Человек шёл на лыжах. И, похоже, из самого Нибельхейма, туманного Края Мёртвых. Облепленный белой наморозью, заиндевелый, сжимал он окоченевшими пальцами лыжные палки. Из-за спины виднелся горб: это намело снег на сумку за плечами. Бледное, цвета сыворотки лицо, перечёркнутое шрамом и суровое, синие губы, усы и щетина сверкали инеем. Верно, устал и замёрз как собака, но на ногах держался твёрдо.

      Однако более всего Сторвальда встревожил взгляд пришельца. Тёмный, холодный, глубокий. Серо-зелёные глаза не моргали, не щурились на свет, не улыбались, в отличие от губ – тянули в морскую пучину, в промозглую бездну, где нет ни света, ни надежды.

      Но – это был гость.

      Никто не скажет, что в Лисьей Норе не приветят странника!

      – Что же, – Сторвальд с улыбкой сделал приглашающий жест, – входи, Гест Моварсон, и располагайся со всеми удобствами.

      – Гость, сын Чайки! – насмешливо бросил Эрик. – Будь я проклят, если такого твоё настоящее имя! Надобно думать, не один охотник идёт по следу этого волка!

      – Не по нраву мне твои слова! – резко бросил Сторвальд.

      А странник рассмеялся.

      – Никто не идёт по моему следу, сын добрых родителей, – сказал он, – а тех псов и охотников, что шли, давно уже привечают предки. Но я хотел бы знать, – обратился к хозяину, – могу ли задержаться здесь до конца праздника Йолль?

      – Дивлюсь я твоим словам! – развёл руками Сторвальд. – Думается мне, больше проку тебе остаться в Рэфсхолле до самой весны.

      Гест вновь рассмеялся, теперь – грустно:

      – Благодарствую, добрый хозяин. Однако нет на то моей воли. Весной мне следует быть уже в Равенсфьорде.

      Скафтар Сторвальдсон, второй сын бонда, присвистнул:

      – То неблизкий путь!

      – Чайка летит быстро, – проскрипела из угла Астрид старуха, – коль ветер – встречный.

      Все слышали, как снег скрипнул на зубах пришельца.

      – Не стой в сенях, гость, – обратился хозяин к путнику, – проходи да садись, где пожелаешь. Эй, Скегин, – обернулся к третьему сыну, почти юнцу, – сходи за дровами, баню истопи. Герда, растолкай Соль – пусть сама нянчит, и разогрей бобы: думается, сын Мовара не откажется поужинать. А ты, Скафтар, не стой как камень на кургане, принеси пива. Или ты выпил бы чего покрепче, Гест?

      – Не надобно так хлопотать, добрые хозяева, – проговорил гость, снимая и отряхивая плащ – совсем ветхий и дырявый, как отметил Сторвальд, – пусть бы спала себе ваша Соль, ибо всякий скажет, что молодой матери надобен покой. Но ещё сказано: «сильно торопится сесть у огня, кто пришёл издалёка, и колени замёрзли».

      С этими словами Гест взял протянутый Скегином чурбачок и примостился на нём у самого камина, протянув руки прямо в огонь. Герда передала младенца Эрику, приняла плащ и котомку странника и повесила сушиться. Гест потёр руки, провёл по лицу, стирая иней и усталость, и обернулся к хозяевам с блаженной полуулыбкой:

      – Огонь – это славно для рода людей!

      – Здравие крепкое и жизнь, коль без лиха! – нашёлся Скегин, опередив отца, который тоже помнил «Поучения Высокого».

      – Это