У кого что болит (сборник). Роальд Даль

прежде чем нанести очередной удар; он выжидал, пока я сполна испытаю боль от предыдущего удара.

      После четвертого удара я обычно разгибаюсь. Больше я не могу. Это лишь защитная реакция организма, предупреждающая, что больше тело вынести не может.

      – Да ты струсил, – говорит Фоксли. – Последний удар не считается. Ну-ка наклонись еще разок.

      В следующий раз надо будет не забыть покрепче ухватиться за лодыжки.

      Потом он смотрит, как я иду, держась за спину, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. Надевая халат, я всякий раз пытаюсь отвернуться от него, чтобы он не видел моего лица. Я уже собрался было уйти, но тут слышу:

      – Эй, ты! Вернись-ка!

      Я останавливаюсь в дверях и оборачиваюсь.

      – Иди сюда. Ну, иди же сюда. Скажи, не забыл ли ты чего-нибудь?

      Единственное, о чем я сейчас могу думать, – это то, что меня пронизывает мучительная боль.

      – По-моему, ты мальчик дерзкий и невоспитанный, – говорит он, подражая голосу моего отца. – Разве вас в школе не учат хорошим манерам?

      – Спа-а-сибо, – заикаясь, говорю я. – Спа-а-сибо за… то… что ты побил меня.

      И потом я поднимаюсь по темной лестнице в спальню, чувствуя себя уже гораздо лучше, потому что все кончилось, боль проходит, и вот меня обступают другие ребята и принимаются расспрашивать с каким-то грубоватым сочувствием, рожденным из собственного опыта.

      – Эй, Перкинс, дай-ка посмотреть.

      – Сколько он тебе всыпал?

      – По-моему, раз пять. Отсюда слышно было.

      – Ну, давай показывай свои раны.

      Я снимаю пижаму и спокойно стою, давая возможность группе экспертов внимательно осмотреть нанесенные мне повреждения.

      – Отметины-то далековато друг от друга. Не похоже на Фоксли.

      – А вот эти две рядом. Почти касаются друг друга. А эти-то – гляди – до чего хороши!

      – А вот тут внизу он смазал.

      – Он из умывального коридора разбегался?

      – Ты, наверное, струсил, и он тебе еще разок всыпал, а?

      – Ей-богу, Перкинс, старина Фоксли на тебе душу отвел.

      – Кровь-то так и течет. Ты бы смыл ее, что ли.

      Затем открывается дверь и появляется Фоксли. Все разбегаются и делают вид, будто чистят зубы или читают молитвы, а я между тем стою посреди комнаты со спущенными штанами.

      – Что тут происходит? – говорит Фоксли, бросив быстрый взгляд на творение своих рук. – Эй, ты, Перкинс! Приведи себя в порядок и ложись в постель.

      Так заканчивается день.

      В течение недели у меня не было ни одной свободной минуты. Стоило только Фоксли увидеть, как я беру в руки какой-нибудь роман или открываю свой альбом с марками, как он тотчас же находил мне занятие. Одним из его любимых выражений – особенно когда шел дождь – было следующее:

      – Послушай-ка, Перкинс, мне кажется, букетик ирисов украсил бы мой стол, как ты думаешь?

      Ирисы росли только возле Апельсиновых прудов. Чтобы туда добраться, нужно было пройти