Моя жизнь. Лирические мемуары. Виктор Васин

ых конфликтов и компромиссов – с государством, в котором живёшь, с противоположным полом, и с собственным эго. Снаружи каждую жизнь обрамляют даты прихода в этот мир, и даты ухода в небытие.

      Изнутри жизнь индивида помечена периодом становления – и последующим, поэтапно-отчаянным завоеванием места под солнцем. Своего, а не отъёмом чужого. Меж двумя застывшими датами красуется тире, инициализирующее время и длину прожитой жизни. На сегодня – для зрелого большинства – числа дат своим началом уходят – в век двадцатый, серединой – в конец второго тысячелетия, и, почтенным возрастом – в первые лета третьего.

      Мои даты – не исключение. Время, в котором живу, я нахожу великим, и определяю его – как эру торжества машин, суперсовершенных технологий, и как факт выхода нынешней цивилизации на пик своего расцвета.

      И я благодарен небесам, однажды счёвшим нужным слить воедино хромосомы моих предков, и подарить мне жизнь, позволившую стать свидетелем масштабной событийности двух веков.

      Глава первая

      «Я мыслю, следовательно, существую».

Рене Декарт

      Человек приходит в реальный мир спонтанно.

      Для первенцев любого пола спонтанность появления на свет приближается к закономерности.

      Пары, где есть он и она, соединяясь в браке и вне оного, по прихоти влеченья, или по воле случая, – просто удовлетворяют свои сексуальные потребности, не думая наперёд, что из этого выйдет, и выйдет ли что-либо вообще.

      Немудрено, что образуя совместную ячейку – по любви ли, по расчёту, по благословению свыше, или по следованию традициям клана, – особи остаются в этой смычке… биологически чуждыми друг другу. Их родство, при любой из форм связи – в браке или сожительстве – справедливо именуется… семейным!

      Кровное же родство возникает только – у детей, рождённых от истинных отцов и матерей, и полукровное – у детей от разных пап и мам.

      Инстинкт единокровности столь силён, что дети, которых бросили родители сразу после их рождения, дети, выросшие в чужих, и весьма благополучных семьях, повзрослев, жаждут увидеть своих биологических пращуров, и, увидев, прощают им их родительские прегрешения, – родство по крови берёт своё.

      И как бы ни велика была обида за предательство, благодарность – за однажды дарованную жизнь, путь даже сиротскую – подавляет чувство неприязни к своим, преступившим видовую заповедь, предкам.

      К тому же, доброе здравие (что случается, и нередко), полученное чадом от слившихся когда-то в сексуальном экстазе биородителей, и унаследованные от них же (что тоже, надо признать, не редкость) вполне приличные гены, позволяют забыть о безнравственности – то ли совместного, то ли порознь совершённого эгоцентричными предками – «аморального» проступка.

      Глава вторая

      Почему мы – дети новой и новейшей России – не озабочены историями своих родов, и не желаем заглядывать вглубь своего генеалогического древа? В лучшем случае (чаще формально, и на словах), – почитаем отца и мать, кое-что знаем – об их отцах и матерях, и почти ничего – о пращурах. У большинства из нас родословное древо упирается корнями… в крепостное крестьянство.

      И современный селянин, и его величество – рабочий класс, и «прослойка», именуемая народной интеллигенцией, – потомки тех жителей Российской империи, в чьих верёвочных жилах текла… далеко не голубая кровь. Эка невидаль! – в конце концов, если верить измышлениям сэра Чарлза Дарвина, – у всех у нас был общий, не слишком благообразный предок – обезьяна.

      И вряд ли, даже у той ветви приматов, от которой будто бы и пошли особи, окрестившие себя «венценосцами» – стучала в жилах та самая… патрицианская голубая кровь.

      Да, в эволюционное течение естественного отбора, на нашей, шестой части суши, однажды вмешалась революция, и её тяжёлый каток изуверски прошёлся по судьбам революционно упраздняемых сословий. Аристократическая верхушка, элитное дворянство, высшее офицерство, и прочая знать, – вся эта публика, как «чуждый» элемент, изводилась под корень: признанная «отжившей», и подозреваемая в «контре» – иерархическая знать попадала под жернова красного террора; горстка же сумевших выжить – бежала за кордон, справедливо страшась изведения своего племени на родине… вплоть до седьмого колена.

      Мне, родившемуся в первой половине прошлого столетия, в семье, где у всех её членов были титулы: «из рабочих», либо: «из крестьян», – мне, получившему (к годам дожития) необходимый минимум житейских благ, грех сетовать на своё «неродовитое» происхождение. Как-никак, в те времена подобные «титулы» были в официальном почёте: страна всё ещё исповедовала «высший принцип», и именовалась диктатурой! – диктатурой классов, в сословную графу которых были вписаны именно эти «титулы».

      Всё вышеизложенное позволило и мне, выходцу из такой же «серой», классово-почитаемой среды, обрести интеллектуальную профессию, и влиться в ряды «прослойки», именуемой (по наущению свыше) – Советской народной интеллигенцией.

      Глава третья

      Верховная