Волосы. Михаил Киоса

д собой одни только ножницы. Старинные, тяжеловесные на вид, они лежали на самом краю стола, слегка раскрыв свою жадную пасть. Потемневший от времени металл не рождал бликов, хотя лампы дневного света сияли под потолком все до единой.

      – Женечка, успокойся. Все хорошо, – в который уже раз повторила Елизавета Петровна и погладила внучка по лохматой голове.

      Непослушные вихры соломенного цвета снова торчали в разные стороны, хотя утром она тщательно его причесала, а шапку перед выходом надевала так, словно Женина голова была из тончайшего стекла.

      Внук дернулся, уходя из-под ладони, и заверещал с новой силой.

      Елизавета Петровна всплеснула руками. За последние минут десять-пятнадцать она испробовала, кажется, все, что только было можно: уговоры, угрозы все рассказать маме с папой, мольбы «пожалеть бабушку, ведь она старенькая, у нее слабое сердце». В ход были пущены даже посулы сходить после стрижки в «Детский мир» – средство, доселе считавшееся безотказным в любых ситуациях.

      Тщетно.

      Женя начал орать, стоило только Елизавете Петровне подойти вместе с ним к креслу и заговорить с парикмахершей, полноватой женщиной лет сорока или чуть больше, крашенной под шатенку. Росту она была невысокого, как и сама Елизавета Петровна, и показалась ей заслуживавшей доверия уже хотя бы потому, что даже не подумала встретить Женю наигранным сюсюканьем вроде «ути-пути, кто к нам пришел». Когда Женина бабушка сталкивалась с подобным поведением, ей всегда хотелось плюнуть и уйти, не прощаясь.

      Да и место свое парикмахерша содержала в порядке. С кресла только-только встал предыдущий клиент, а она уже подмела пол, разложила инструменты по отделениям небольшого лотка, похожего на тот, в котором дома у Елизаветы Петровны лежали столовые приборы.

      В общем, видно было, что работает человек не абы как, а на совесть. И тут – такой конфуз.

      – Не понимаю, – пробормотала Елизавета Петровна. – Никогда раньше он так себя не вел.

      Это была чистая правда. Впервые Женю привели подстричься, когда ему еще двух лет не было. До этого обходились своими силами, без затей подравнивали ему челку и обрезали локоны, завивавшиеся на шее. Малыш совершенно спокойно дал усадить себя в кресло. Он с любопытством наблюдал за действиями худенькой девушки, которая показалась Елизавете Петровне едва ли не школьницей.

      – А вы не могли бы на минутку оставить нас вдвоем? – обратилась к ней парикмахерша. – Попробую найти с ним общий язык с глазу на глаз. – Она подмигнула бабушке Жени.

      Та махнула рукой и просто пошла к двери в зал.

      На половине этого короткого пути ее настигла тишина. Нет, конечно, работа в зале кипела по-прежнему. Щелкали ножницы, жужжали машинки, над всем этим стоял неумолчный гул голосов. Просто исчез пронзительный рев внука, и этого оказалось достаточно, чтобы прочувствовать разницу.

      Елизавета Петровна обернулась и увидела, что парикмахерша присела на корточки перед ребенком. Она держала малыша за руки и с серьезным видом на лице что-то говорила ему. Кресло стояло спинкой ко входу, и бабушка не видела лица внука. Но он молчал!

      Мысленно перекрестившись, Елизавета Петровна сделала шаг в обратном направлении. Она хотела поблагодарить женщину и, конечно, проследить за стрижкой. Иначе парикмахерша сей же час обкорнает любимого мальчика!.. Но та, не переставая смотреть на Женю, коротко махнула ладонью от себя.

      Понять жест труда не составляло, однако Елизавета Петровна все же сделала новый шаг к Жене. Да как же это не доглядеть самой, не поправить, если вдруг что?

      На этот раз парикмахерша встала в полный рост, улыбнулась ей и заявила:

      – Не переживайте, все уже позади. Мы договорились. Вам ведь простую стрижку, на пробор, сзади скобку, а виски прямые?..

      Елизавета Петровна машинально кивнула.

      – Вот видите, я все помню. Вы в самом начале сказать успели, когда только подошли. Подождите вон там. – Парикмахерша показала рукой на короткий ряд откидных кресел, стоявших у стены напротив выхода из зала. – Оттуда прекрасно видно, как я буду стричь Женю. – Она взяла с края стола ножницы, и полированный металл сверкнул под яркими лучами ламп. – Если что не понравится, подойдете да скажете. А так стоять незачем. В ногах правды нет.

      Елизавета Петровна не знала, как ей быть. Доводы парикмахерши звучали убедительно. Да и кто, как не она, только что успокоила Женю? Но все же… как же без нее-то?

      – Бабуля, посиди, – раздался голос Жени, по-прежнему скрытого спинкой кресла.

      Бабушка взглянула на отражение в зеркале. Внук выглядел совершенно нормально. Да, не улыбался, но ведь он только что криком кричал – какое уж тут веселье? А то, что бледноватый, так это тоже было объяснимо. Из сил выбился.

      – Все хорошо, правда-правда. – Малыш показал ей большой палец.

      Елизавета Петровна отошла к креслам и присела. Обзор и в самом деле оказался отличным. Два других кресла между ней и Женей пустовали, и она видела внука как на ладони. Парикмахерша, конечно, понимала, насколько это важно, и старалась не загораживать