Пентакль. Марина и Сергей Дяченко

ненароком. Отплатить Омельке за насмешку…

      Он сам не понимал, как дожил до вечера. Но вечер пришел, а немец так и не появился. Колокольчик за пазухой был горячий, словно уголь.

      Не раз и не два он останавливался в воротах. Наяву все выглядело иначе: справа – сад, слева – улица, и в отдалении дом дядьки Петра. Нет никакой тропинки и никакого обрыва, и колокольчик в руке не звонил. Берег, видно, силы для последнего испытания.

      …А если вовсе не спать?! Дед сказал – три ночи; а будет Омелько спать или нет – кому какое дело?

      Не давала покоя еще одна мысль: а вдруг старуха успеет схватить его раньше, чем он вспомнит про колокольчик? Она ведь каждый раз все ближе подбирается… Едва Омелько заснет, а старуха его – хвать! Как бы не пропустить ту секунду, когда явь переходит в сон? Когда из кучи сена в коморе он выпадает в коричнево-серый туман перед воротами отцовской хаты?

      Отче наш, иже еси на небеси…

      Сон навалился силком, не позволив закончить молитву.

* * *

      – Стой, сладенький, не вертись… Ах, плохой хлопчик. Две ночи не слушался, на третью попался, будет тебе на орехи…

      На самом деле Омелько еще не попался. Он стоял, прижимаясь спиной к закрытым воротам, а старуха верхом на кобыле загораживала пути к отступлению. Не пробиться к тропинке, не добраться до обрыва…

      Колокольчик звонил хрипло и очень тихо.

      Старуха протягивала руки; не могла дотянуться до Омельки – но и не отступала.

      – Что же ты, малой, старших не слушаешь? Не помогло тебе твое счастье, видишь, не помогло… Брось свою цацку. Иди со мной, тепленький, иди со мной…

      Омелько набрал воздуха – и кинулся вниз. Проскользнул между ногами дохлой кобылы.

      – Ай, стой, шустрый какой! Не уйдешь!

      Топот копыт за спиной. И колокольчик молчит – выдохся. Омелько чувствовал, что бежит на одном месте. Ноги месят воздух, взлетают комья серо-коричневой земли, а обрыв с клочьями травы над пропастью не становится ближе – наоборот, отдаляется…

      Цап! – костлявые пальцы схватили за рубаху на спине.

      «Отче наш!» – немо взмолился Омелько. Отвечая ему или сам по себе, колокольчик в руке вдруг ожил: «Динь-динь-динь!» Ветхая домотканая рубаха треснула. Омелько почувствовал, что свободен. Припустил во весь дух; наверное, никогда в жизни так не бегал…

      Вот и обрыв. Только внизу не видно никакой реки – чернота. Трещины стали яснее, шире; Омелько упал на четвереньки.

      Рядом переступали ноги дохлой кобылы. От них тянуло невыносимым смрадом.

      – Ну, хлопчик, что теперь?

      Старуха смотрела сверху вниз. В руках у нее откуда-то взялась витая плетка.

      Колокольчик упал на траву. Язычок, медная капелька, бессильно вывалился.

      – Что теперь, сладенький? Как тебе наши арбузы?

      Омелько отползал, лихорадочно нащупывая ногами твердую почву за спиной, ежесекундно рискуя ухнуть вниз.

      Старуха захохотала.

      Черный платок сполз с ее головы, обнажая голый череп. Она