Контора. Иван Тургенев

того дряхлого, что мне тотчас же вспомнился тот умирающий козел, которого Робинзон нашел в одной из пещер своего острова. Старик сидел на корточках, жмурил свои потемневшие маленькие глаза и торопливо, но осторожно, наподобие зайца (у бедняка не было ни одного зуба), жевал сухую и твердую горошину, беспрестанно перекатывая ее со стороны на сторону. Он до того погрузился в свое занятие, что не заметил моего прихода.

      – Дедушка! а дедушка! – проговорил я.

      Он перестал жевать, высоко поднял брови и с усилием открыл глаза.

      – Чего? – прошамшил он сиплым голосом.

      – Где тут деревня близко? – спросил я.

      Старик опять пустился жевать. Он меня не расслушал. Я повторил свой вопрос громче прежнего.

      – Деревня?.. да тебе что надо?

      – А вот от дождя укрыться.

      – Чего?

      – От дождя укрыться.

      – Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, – заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая руками, – во… вот, как мимо леска пойдешь, – вот как пойдешь – тут те и будет дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там те и будет Ананьеве. А то и в Ситовку пройдешь.

      Я с трудом понимал старика. Усы ему мешали, да и язык плохо повиновался.

      – Да ты откуда? – спросил я его.

      – Чего?

      – Откуда ты?

      – Из Ананьева.

      – Что ж ты тут делаешь?

      – Чего?

      – Что ты делаешь тут?

      – А сторожем сижу.

      – Да что ты стережешь?

      – А горох.

      Я не мог не рассмеяться.

      – Да помилуй, сколько тебе лет?

      – А Бог знает.

      – Чай, ты плохо видишь?

      – Чего?

      – Видишь плохо, чай?

      – Плохо. Бывает так, что ничего не слышу.

      – Так где ж тебе сторожем-то быть, помилуй?

      – А про то старшие знают.

      «Старшие!» – подумал я и не без сожаления поглядел на бедного старика. Он ощупался, достал из-за пазухи кусок черствого хлеба и принялся сосать, как дитя, с усилием втягивая и без того впалые щеки.

      Я пошел в направлении леска, повернул направо, забирал, все забирал, как мне советовал старик, и добрался наконец до большого села с каменной церковью в новом вкусе, то есть с колоннами, и обширным господским домом, тоже с колоннами. Еще издали, сквозь частую сетку дождя, заметил я избу с тесовой крышей и двумя трубами, повыше других, по всей вероятности, жилище старосты, куда я и направил шаги свои, в надежде найти у него самовар, чай, сахар и не совершенно кислые сливки. В сопровождении моей продрогшей собаки взошел я на крылечко, в сени, отворил дверь, но, вместо обыкновенных принадлежностей избы, увидал несколько столов, заваленных бумагами, два красных шкафа, забрызганные чернильницы, оловянные песочницы в пуд весу, длиннейшие перья и прочее. На одном из столов сидел малый лет двадцати с пухлым и болезненным лицом, крошечными глазками, жирным лбом и бесконечными висками. Одет он был как следует, в серый нанковый кафтан с глянцем на воротнике и на желудке.

      – Чего вам надобно? – спросил он меня, дернув кверху головою, как лошадь, которая не ожидала, что ее возьмут за морду.

      – Здесь приказчик живет… или…

      – Здесь главная господская контора, – перебил он меня. – Я вот дежурным сижу… Разве вы вывеску не видали? На то вывеска прибита.

      – А где бы тут обсушиться? Самовар у кого-нибудь на деревне есть?

      – Как не быть самоваров, – с важностью возразил малый в сером кафтане, – ступайте к отцу Тимофею, а не то в дворовую избу, а не то к Назару Тарасычу, а не то к Аграфене-птишнице.

      – С кем ты это говоришь, болван ты этакой? спать не даешь, болван! – раздался голос из соседней комнаты.

      – А вот господин какой-то зашел, спрашивает, где бы обсушиться.

      – Какой там господин?

      – А не знаю. С собакой и ружьем.

      В соседней комнате заскрипела кровать. Дверь отворилась, и вошел человек лет пятидесяти, толстый, низкого росту, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу.

      – Чего вам угодно? – спросил он меня.

      – Обсушиться.

      – Здесь не место.

      – Я не знал, что здесь контора; а впрочем, я готов заплатить.

      – Оно, пожалуй, можно и здесь, – возразил толстяк, – вот, не угодно ли сюда. (Он повел меня в другую комнату, только не в ту, из которой вышел.) Хорошо ли здесь вам будет?

      – Хорошо… А нельзя ли чаю со сливками?

      – Извольте, сейчас. Вы пока извольте раздеться и отдохнуть, а чай сею минутою будет готов.

      – А чье это именье?

      – Госпожи Лосняковой, Елены Николаевны.

      Он вышел. Я оглянулся. Вдоль перегородки, отделявшей мою комнату