Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам. Эдуард Филатьев

я? /Брежу? / Холодный пот!»

      Но радиобашня продолжает вещать, призывая пролетариев к революции:

      «Р а д и о

      Других государств угнетённые блузники!

      Рабы заводов! / Правительства узники!

      Долго ли будете / смирны и кротки?

      Берите / своих буржуев / за глотки!»

      Услышав такие слова, все «буржуи» тут же падали «как карты, друг на друга и на руки городового», а радиобашня торжествующе продолжала:

      «И хрустнут / зажатой Европы бока,

      а пока —

      Пойте, рабочие мира и зала,

      чтоб всех / эта песня / сегодня связала!

      Вставай, проклятьем заклеймённый,

      весь мир голодных и рабов…»

      И начинал звучать «Интернационал», который исполняли артисты-синеблузники, а их поддерживала публика в зрительном зале. Это пение было, пожалуй, единственным драматургическим ходом всего третьего действия.

      Пьеса, поставленная в ноябре 1926 года, прошла с успехом. Через полгода спектакль был возобновлён. Об этом – в комментариях к 11 тому собрания сочинений Маяковского:

      «Редакция журнала “Синяя блуза” переработала пьесу применительно к первомайскому празднику: текст был частично изменён и дополнен стихотворением Маяковского и Н.Н.Асеева “Первый первомай”. В таком виде под названием “Радио-Май” пьеса была напечатана в этом журнале».

      В ней зазвучали новые строки:

      «Жги границы / стран и наций,

      огонь демонстраций.

      Выше краснейте, / лучи и знамёна,

      вал повернувши / многоремённый.

      Го д за годом, / за рядом ряд —

      шествуй, / победный / пролетариат!»

      Создателей пьесы хвалили и поздравляли. И всё же нельзя не отметить, что Брик (как драматург) здесь явно переиграл своего именитого соавтора. Прозаическая часть получилась интереснее стихотворной. Надо полагать, что об этом говорили и самому Маяковскому. Как он к этому отнёсся, неизвестно. Наверное, ему было не очень приятно, что кто-то ставит под сомнение его статус первого поэта и первого драматурга страны Советов. Но Осипу Максимовичу, своему давнему закадычному другу, Владимир Владимирович продолжал доверять, к его советам прислушивался и с энтузиазмом сочинял двустишия, рекламирующие «производство вещей».

      Такое положение дел многим не нравилось.

      Нарком и «буревестник»

      Нарком по просвещению Анатолий Луначарский однажды прямо заявил:

      «Когда Маяковский под зловредным влиянием своего демона Брика заявляет, что искусство кончено и идёт на производство вещей, он действительно наносит искусству предательский удар в спину».

      Наталья Розенель-Луначарская добавляла:

      «Иногда у Анатолия Васильевича вызывало чувство досады окружение Маяковского, особенно так называемые теоретики Лефа. О них он сказал как-то после вечера, проведённого у Маяковского: "Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост"».

      Луначарскому нравились поэты: Маяковский, Третьяков, Асеев. Ко всем же остальным лефовцам, по словам