Новые работы 2003—2006. Мариэтта Чудакова

реже. Тут он получил в журнале штатную должность секретаря.

      Леонид Останкин почувствовал, что день ото дня укрепляются его права на жизнь. И в тот же миг он почувствовал необыкновенную симпатию к революции. Совершенно искренно, до холодка в спине, почувствовал, что он любит революцию».

      У него уже появился хороший костюм, который

      «давал ему реальное ощущение того, что жизнь вошла наконец в русло, когда тебя уже никто не остановит и не спросит, почему так хорошо одет и из какого ты класса.

      Если бы кто-нибудь спросил его, почему он таким щеголем ходит, Леонид Останкин с удовольствием ответил бы ему давно приготовленной на этот случай фразой:

      – Я горжусь тем, что Республика Советов может так одевать своих писателей».

      Так отмечено закрепление конвенции между писателем и властью.

      Но эта конвенция еще не стабилизирует самоощущение писателя.

      Постоянная нестабильность и была важной предпосылкой превращения писателя – в советского писателя.

      «… Только иногда у него мелькал испуг: вдруг что-нибудь может пошатнуться, – переменится политика по отношению к писателям или еще что-нибудь. Это жило в нем как смутное ожидание. Хотя и оно все слабее и слабее проявлялось, так как никаких внешних толчков не было.

      Но при малейшей тревоге у него все-таки каждый раз екало сердце». И когда вдруг знакомый литератор «через весь вагон спросил таким тоном, от которого у Останкина что-то екнуло в том месте, где у пугливых может находиться сердце:

      – Читали?…

      – Что? – спросил Останкин, почему-то наперед почувствовав себя виноватым.

      – Да как же! О нашем брате… Кто из писателей не будет коммунистом, тем – крышка!

      Останкин покраснел, точно его в чем-то поймали, он неловко, растерянно улыбнулся и сказал:

      – Что так строго?

      – Вот вам и строго.

      Останкин сделал вид, что это к нему нимало не относится ‹…› Но он почувствовал вдруг, как вся радость жизни исчезла, изменилась тягостным сосущим ощущением под ложечкой. ‹…› Он купил и развернул газету на ограде гранитной набережной.

      Сердце глухо, редко стучало, как будто он ждал найти сейчас приговор своей спокойной до сего времени жизни и даже увидеть свою фамилию».

      Газета была главным проводником давления социума. В ней находили инструкции и директивы – как именно следует относиться сегодня к людям, находящимся на всех ступенях и ступеньках власти, к рядовым гражданам. Эти инструкции далеко не всегда были выражены прямо – их надо было ловить в оттенках.

      «Но когда он прочел статью, у него отлегло от сердца. ‹…› В статье говорилось только о внутренней драме современного советского писателя. Автор статьи говорил, что если писатель не проявит себя активной силой, не сольется органически с новой жизнью и не будет питаться ее соками, он неминуемо погибнет».[284]

      За этим, возможно, подразумевались писания критиков РАППа. Но смешно

284

Подробнее об этом рассказе П. Романова см. Литература советского прошлого, с. 402–405.