Скелет в шкафу. Юрий Никитин

разу не видел, – сказала она саркастически, – как опускающийся лифт вдруг останавливается и, не открывая двери, устремляется снова вверх?

      – А изнутри, – сказал я, осматриваясь, – дверцу лифта так просто не открыть? Я бы открыл.

      – Ты бы да, – ответила она недовольно, – но в доме простые жильцы, что либо спешат на службу, либо вечером домой.

      – Неплохо замаскировали, – согласился я. – Мало ли какие приборы и силовые установки в стенках, но интеллигентных людей проблемы сантехников и лифтеров не интересуют, верно?

      – Но ты же не сантехник?

      – Все мы в этом мире сантехники, – ответил я.

      Лифт домчал до последнего этажа, Ингрид мигом выскочила и повела к лестнице, а там через два пролета мы поднялись на плоскую крышу.

      – Запаздывают, – проворчала она.

      – Вон летит, – возразил я.

      Она поджала губы.

      – Он должен был коснуться колесами крыши в тот момент, когда мы появились на ней!..

      – Непорядок, – согласился я. – Дисциплинка хромает. То ли было при Иосифе Виссарионовиче…

      Она поджала губы еще сильнее, еще не зная, как реагировать, хоть и говорю очень серьезно, но трудно представить ученых, поддерживающих авторитарный строй, что делил науку на свою и чужую.

      Хлопнула металлическая дверь, я не стал оглядываться, через телекамеры видел, как Бондаренко поднимается по лестнице, а теперь вышел на крышу и топает к нам.

      Ингрид развернулась, я услышал ее удивленный голос:

      – Ростислав Васильевич?

      – Вышел вас проводить, – сообщил он. – Дело абсолютно непривычное, потому даже Мещерский в замешательстве. Ингрид, не кляни пилотов, я уже вижу… Это я велел им на пять минут позже, чтобы я успел сказать вам на дорогу пару слов.

      Она смолчала, а я спросил:

      – Простите, я человек науки, в политике совсем дикарь. Почему так важно сохранить это в тайне? Для меня такое, простите, как-то диковато. Мы, люди науки, напротив, стараемся раскрыть тайны природы…

      Он невесело усмехнулся, развел руками.

      – Хороший вопрос. И нет ответа такого вот четкого, однозначного. Природа человека сложнее окружающей природы, а природа человеческих отношений так и вовсе… Некоторые наши говорят, что хрен с ним, пусть разоблачает. И времени уже прошло много, и, самое главное, народ увидит, что все было не так ужасно, как подается в прессе… хоть нашей, хоть госдеповской…

      Я уточнил:

      – Что, госдеповская и наша освещают одинаково?

      Он кивнул.

      – В точности.

      – Почему?

      Он сдвинул плечами.

      – Интересы противоположные, но здесь совпадают. Конечно, нам хочется дать госдепу по рогам и сообщить ошеломляющую правду, пусть умоются…

      – Ну-ну?

      – С другой стороны, – ответил он невесело, – наше руководство и вся наша политика могут приобрести некоторый зловещий облик… Пугающий даже.

      – Злокозненный, – пробормотал я. – Да, верно…

      Он возразил с некоторой горячностью:

      – А