13 ведьм (сборник). Александр Щёголев

длинный и гибкий, словно крысиный, хвост. Он извивался, будто жил своей жизнью, кончик бился о землю, выбивая глубокие ямки и прочерчивая полосы. Тварь остановилась, медленно поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, – видимо, ее глаза были непривычны даже к слабому свету уже начавшей тухнуть лампы: на них то и дело опускалась полупрозрачная пленка, затягивая мутной пеленой.

      Медведь рыкнул и, выбросив резким движением вперед лапу, сгреб хвост твари и намотал себе на когти. Та истошно завопила – от этого высокого, на грани ультразвука, визга заложило уши – и задергалась, стараясь вырваться.

      Медведь выбросил вторую лапу, пригребая тварь к себе. Потом быстрое и мощное движение – и хрустнул череп, брызнула молочно-желтая жидкость, выскочили из орбит и повисли на ниточках белые глаза.

      И в это же мгновение старуха, воспользовавшись заминкой, появилась за спиной зверя как белая жуткая тень. Взмах худыми руками – теперь они напоминали паучьи лапы – и на мохнатой шее затягивается давешняя черная веревка.

      Зверь захрипел, изогнувшись в агонии, и стал рвать душащую его удавку. Он никак не мог подцепить веревку когтями и только раздирал себе грудь и горло. Старуха не прилагала практически никаких усилий – да и веревка выглядела скорее как толстая нить, – но казалось, что медведя тянет локомотив. На оскаленной пасти пузырилась и шипела пена, выкатившийся, налитый кровью глаз шарил вокруг.

      И тут он остановился на Матвее.

      – Мое мясо варит… – провыл зверь. – Мое мясо…

      Он скорчился и вытянул лапы к Матвею. Веревка натянулась, врезавшись в горло.

      – Мххяяяясооохххрррр, – пена падала на пол, когти скребли воздух.

      Старуха дернула веревку, треснула медвежья шкура, раззявилось что-то багровое – и голова зверя, оторванная от тела, зияя белесым и истекая густой, почти что черной кровью, отлетела в сторону, глухо ударившись о стену.

      – Скырлы… – тоненько скрипнул кол, и огромная туша, неловко согнувшись, повалилась, полностью преградив собою выход.

      Ведьма, тяжело дыша, перевела взгляд на Матвея.

      – Мое, – вдруг глухо сказала она, выставив руку вперед и делая крючковатыми пальцами загребающие движения. – Мое!

      Рука указывала на деда.

      – Нет! – выкрикнул Матвей, подтягивая безвольное тело к себе. – Нет!

      – Мое! – зашипела она, словно на раскаленную сковородку плеснули водой. – Мое! Отдай!

      Ее глаза почернели, превратившись в два глубоких провала, а рот стал растягиваться, пока не прочертил лицо от уха до уха.

      – Мое… – свистело из этой зияющей раны.

      Матвей сгреб деда – и, спиной назад, выламывая телом прогнившую оконную раму и разбивая мутные стекла, вывалился во двор.

      А потом, прижимая к себе старика, спотыкаясь и запинаясь, побежал прочь.

      За спиной бесилось и завывало, крутило и ворочало, и над лесом несся дикий, нечеловеческий вопль:

      – Мое! Отдай! Мое!

      Небо