Поклонение волхвов. Сухбат Афлатуни

говорил, – нужно ловить и держать в кулаке. В кулаке им самое подходящее жилье: тепло и человеком по-домашнему пахнет.

      По степи проскакал всадник; друзья оглянулись…

* * *

      На Новоюртинск ожидалась Комиссия. Со всех сторон послышались шепоты и предупредительные выстрелы. Комиссия! Комиссия! «Да-а…», – сказало начальство и захлопотало. Ломберные столы были задвинуты; у градоначальника Пукирева засел штаб. Комиссия двигалась со стороны Москвы, карая и низвергая; дыхание ее успел учуять в Оренбурге лакомившийся ушицей Казадупов; с застрявшею в горле ушицей понесся обратно в Новоюртинск… Доклад Казадупова был штабом выслушан и принят к сведению; курительные трубки беспокойно запыхали. Градоначальник Пукирев шагал по зале, вдоль пылящихся в ссылке столов.

      Всадник был вестником Комиссии; на бледном коне ворвался он в город и был принят начальством. Весть о Комиссии стала наконец ясна и осязаема, как навозный шарик, сотворенный лошадью всадника пред крыльцом градоначальника. «Воды! Вина!» – воскликнул всадник – и был прекрасен. Он был частью Комиссии, ее оповестительным сигналом. Его баритоном Комиссия возвещала о себе; он летел перед ней, запуская прикосновением перстов колеса неразберих, интриг и заседаний. Подскакав, приподнялся в стременах, давая возможность полюбоваться собой. И ввинтился во все заседания, то поясняя, то философски покуривая и поглядывая на покрытые саванами карточные столы. Чтобы переварить все эти новости, требовался организм с отличнейшим мозговым пищеварением; Саторнил Самсонович Пукирев пытался постичь и кончил головною болью и полотенцем на лбу.

      Звали всадника Алексеем Карловичем Маринелли.

      Не опознал Николенька во всаднике, пропылившем мимо киргизского кладбища, родственника, Вареньки законного блудного супруга. Исчезнувшего с год назад в Великом Новгороде и вынырнувшего на лошади из песков, зыбящих вокруг Новоюртинска.

      – Подержите сон в кулаке или меж пальцев, скажете ему: «Сон, сон, с семи сторон, под землю беги, алтын береги» – и отпускаете.

      Павлуша разжал пальцы.

      Кузнечик упал. Друзья склонились над ним.

      – Мертвый, – сказал Павлуша. – Нехорошо…

* * *

      Новоюртинск – Лютинск, 22 сентября 1850 года

      Царь! Твой благостью и силой

      Знаменующийся лик

      Для твоей России милой

      Любо видеть каждый миг!

      Твой портрэ-эт блестит по залам,

      Соприсущий нам всегда!

      Он ла-ла-лам… тра-ла-ла-лам…

      В каждой… тра-та-та-та-та!

      Алексис извлек диссонанс и швырнул гитару на постель. Инструмент обиженно мяукнул; Алексис поглядел на Николеньку:

      – Ах, братец Nicolas, как я тебя люблю! Даже не поверишь.

      Триярский продолжал чертить на бумаге: под грифелем вырисовывался дом…

      – Один в тебе изъян, Nicolas: не любишь ты государя. Признайся, не любишь? То-то.

      – Я ему служу. – Николенька продолжал густить рисунок. – Царю и Отечеству.

      И